Не погаси огонь...
Шрифт:
Доклад как доклад, обычный, без замечательных происшествий, однако же свидетельствующий о деятельной работе подчиненных подполковнику служб.
Тем неожиданней был выговор директора:
– Я не услышал ни слова об оживлении деятельности социал-демократических групп в столице, а также о том, какие практические меры предприняты вами против возрождающихся ячеек РСДРП. Что известно вам об агенте Заграничного бюро означенной партии, прибывшем в столицу?
– Члены местной организации РСДРП, которые есть примыкающие по убеждениям к фракции меньшевиков, решительно ничем не проявляли себя до последнего времени, – осторожно возразил фон Коттен. – О большевиках можно сказать то же самое.
Зуев взял с сукна один из листков,
– Вот хроника из Санкт-Петербурга. – Директор поднес к листку большую лупу. – «Последний год – напряженный процесс восстановления и новых провалов…»
– Справедливо отмечено: провалов, – акцентировал Михаил Фридрихович.
– Однако далее: «Почти во всех районах есть
очень маленькие группы, которые ведут работу».
– Это есть измышления партийных литераторов.
– Нет, партийные литераторы, в отличие от столичных борзописцев, весьма требовательны к фактам, и, к слову, благодаря этому мы регулярно получаем из их изданий важные розыскные сведения. Эти сведения подтверждаются в донесениях вашего московского коллеги – в части, относящейся к Петербургу. Подчеркиваю: именно к Петербургу. Полковник Заварзин уведомляет, что большевистский агент, носящий партийный псевдоним «Семен», прибыл из-за границы в столицу для подбора слушателей в общепартийную школу, открытие коей предполагается в Париже, и что от Петербурга намечено послать троих представителей. Кто эти трое? – Нил Петрович снова приблизил лупу к тонкому, папиросной бумаги, газетному листку. – Вот далее: «Была бы уместна в данный момент приписываемая Галилею фраза: „А все-таки она вертится!“ В самом деле, как ни тяжела реакция, до каких геркулесовых столбов она ни дошла, дух протеста в сердцах обездоленных русских пролетариев она вытравить не могла…» Впрочем, это уже словесность.
Директор отложил листок:
– Так что прикажете делать: пригласить полковника Заварзина, чтобы он занялся здесь, в столице, розыском агента Заграничного центра и трех представителей от Питера, направляемых в их партийную школу?
Фон Коттен счел за благо промолчать. Михаил Фридрихович был переведен в столицу год назад. До нового назначения он преуспевал как раз в Москве, ведая в первопрестольной политическим розыском и время от времени бросая камешки в «огород» своего петербургского коллеги генерал-майора Герасимова. Впрочем, и Герасимов не упускал случая бросить камешек в «огород» фон Коттена: обычные деловые взаимоотношения. И вот, когда Герасимов был, казалось, на высоте положения, разразился неслыханный скандал, связанный с провалом в Париже заведующего заграничной агентурой Гартинга. Жертвами оказались причастные к скандалу бывший директор департамента полиции Трусевич и генерал Герасимов. В кресло Трусевича пересел вице-директор Зуев, в столичном охранном отделении на Мойке обосновался спустя некоторое время Михаил Фридрихович. А его кабинет в белокаменной получил Заварзин – молодой жандармский полковник, блестяще проявивший себя на ликвидациях в Варшаве. Фигуры на доске переменили места, однако правила игры остались неизменными: состязание между Питером и Москвой продолжалось, и пока что на старте очки набирал молодой полковник.
– Кроме донесения Заварзина я располагаю и сведениями о резолюции, принятой на днях одним из районных комитетов столичной организации РСДРП, – продолжал Зуев. – Полюбопытствуйте.
Это был бланк перлюстрации. В расшифрованном чиновниками «черного кабинета» письме, адресованном из Питера в Париж, говорилось, что районный комитет признает за будущей партийной школой громадное воспитательное значение и твердо верит, что посылаемые туда товарищи возвратятся в рабочую массу полезными работниками партии. В письме подтверждалось: из шестнадцати вакансий столичная организация претендует на три.
– Ваше превосходительство, я не думаю, что означенная школа может иметь такое
– Смотря кто эти шестнадцать. В истории достаточно примеров, когда хватало и одного смутьяна, чтобы поднять на дыбы целый мир. Но дело даже не в этом: они устраивают школу – значит, они верят в свои силы. Шестнадцать вернутся, разъедутся по России, и это обернется шестнадцатью новыми ячейками, а то и комитетами. – Нил Петрович сидел неподвижно, только в такт словам вздымался на животе сюртук. – В сем их предприятии меня особенно беспокоит мысль о том, что социал-демократы продолжают верить в свои силы. Верить после стольких опустошительных ликвидаций, проведенных нами. Вот что самое опасное.
– Я согласен с вами совершенно, – дождавшись паузы, с готовностью поддакнул фон Коттен.
Михаил Фридрихович был обрусевшим немцем. Точнее сказать, еще его дед променял солнечные долины Рейна на сырые туманы Невы, подсчитав, что Романовы в лице Николая I платят за услуги щедрей, чем Гогенцоллерны. Однако Михаил Фридрихович и в третьем колене не утратил связей с прародиной, любил черное баварское пиво, посещал собрания немецкого певческого общества, исполняя в ферейне партии тенора, и, говоря по-русски без акцента, фразы строил как истинный немец.
– Школой дело не исчерпывается, – Нил Петрович оттопырил нижнюю губу, что свидетельствовало о крайнем его неудовольствии. – Социал-демократы решили затеять также общепартийную конференцию.
Еще один листок как бы сам подплыл по сукну к руке директора.
– «Собрание считает желательным созыв конференции по возможности в непродолжительном времени. Принято единогласно». Разрешите полюбопытствовать: вам известно, что это было за собрание? Где и когда оно состоялось?
Фон Коттен промолчал и на сей раз.
– Разрешите поинтересоваться, милостивый государь, кто у вас в отделении ведет разработку по социал-демократам ?
Михаил Фридрихович не отличался излишней щепетильностью. Если по соображениям службы или в личных его интересах надо было кого-то из подчиненных выдать на заклание, он приносил жертву без промедления. Но на сей раз он тянул с ответом. Странно подумать – этот педант со сжатыми в бледную полоску тонкими губами, давно овдовевший и не стремившийся изменить свой холостяцкий образ жизни, испытывал сердечную, почти отцовскую привязанность к человеку, головы которого сейчас требовал директор, – сотруднику охранного отделения штаб-ротмистру Петрову. Как нередко случается с любимыми сыновьями, молодой сотрудник был беспечен, самоуверен, распутен. И именно он отвечал за разработку деятельности партии социал-демократов в Санкт-Петербурге. Назови фон Коттен его имя директору, неизвестно чем это обернется: отстранением от должности, переводом в тьмутаракань, засечкой в памяти… Сложив руки и потерев одну о другую, Михаил Фридрихович упрямо промолчал.
Впервые за все время беседы Зуев с удивлением взглянул на полковника. Однако неволить не стал. Отодвинул бумаги к краю стола и завершил разговор:
– Предлагаю принять самые энергичные меры для выяснения личности и задержания заграничного агента, а также для ликвидации столичных организаций социал-демократов.
Нельзя сказать, что Нил Петрович был решительно недоволен Михаилом Фридриховичем: на счету вверенного полковнику охранного отделения были уже три ликвидации столичного комитета РСДРП в полном составе и восемь массовых арестов руководящих социал-демократических работников. Правда, комитет и местные ячейки означенной партии обладали странной живучестью. Однако и сам директор считал, что с общепартийной школой и тем более с конференцией у социал-демократов ничего не получится: местные комитеты и ячейки почти сплошь ликвидированы, в оставшихся, главным образом – эмигрантских, полнейший разброд и шатания. Поэтому и выговор фон Коттену он делал лишь для острастки.