Не повышай на меня голос, птичка
Шрифт:
— Скажи… — как в бреду снова и снова слетает с вялого языка, пока я впитываю в себя его нежное прикосновение, осторожное и успокаивающее.
— С нашим сыном все хорошо, Птичка, — наконец он произносит то, что вынуждает замереть мои легкие. — Иван дома. Под присмотром моих людей. Скоро я заберу тебя, — Марат делает усталый вздох. — Все закончилось, Тата.
Сглатываю и прикрываю глаза, качая головой из стороны в сторону. Вот-вот разревусь в голос от гребаного облегчения.
— Я так рада, — порывисто срывается с дрожащих губ, — так рада, что ты здесь… — после сказанных мною слов, ощущаю на макушке хриплый вздох Хаджиева,
Марат отстраняется от моего лба, чтобы посмотреть на меня взглядом, наполненным множеством неизвестных мне эмоций. Слишком долгим взглядом.
— Почему ты такая непослушная, Тата? — шероховатые пальцы невесомо скользят до подбородка. — Всю жизнь за тобой бегу. А догнать все никак не получается.
От его слов, в которых я слышу мужскую боль, в груди разливается новое чувство, но оно такое же мучительное, как и любое, толкающее к границе агонии.
— Прости, но я не могла… — облизываю потрескавшиеся губы, ощущая металлический привкус. — Не могла иначе.
— Должен признаться, если бы не ты, я мог бы опоздать.
— Что ты имеешь в виду? — настороженно спрашиваю его, аккуратно принимая полусидячее положение, вынуждая Марата отойти на шаг назад. А потом я понимаю, что он пытается подобрать слова, прежде чем озвучить их мне. Как и всегда, взвешивает все за и против. Предугадывает мою реакцию. — Говори как есть, Марат.
— Салим заключил сделку по продаже ребенка. Мальчиком заинтересовалось сразу несколько стран.
— О господи! — потрясено выдыхаю я, прикрывая дрожащей рукой рот. Вот теперь я не уверена, что готова услышать все как есть.
— Вчера у него была назначена встреча с человеком, который незаконным путем перевозит людей через границу. — Замечаю гуляющие желваки на мощных скулах Марата, когда он поворачивается и смотрит в окно. — Этот ублюдок нашел покупателя и получил бы большие деньги. Но Салим допустил ошибку, связавшись с тобой. А я воспользовался его ошибкой, отследив тебя по встроенному в телефон чипу. — Марат снова возвращается ко мне, но на этот раз его взгляд теплеет, если такое возможно в его синих ледниках. — Поэтому вынужден признать, Птичка, твой геройский поступок помог вовремя спасти вас.
Я сглатываю подступившую к горлу горечь.
— Ты убил его? — выходит из меня мрачным голосом, который совершенно мне не свойственен. Но у меня нет и капли сострадания. Я надеюсь, если Хаджиев так сделал, то не сдерживал себя. Причинил этому уроду столько боли, сколько заслужила его прогнившая душа.
— Разумеется.
Почему-то от того, с каким холодом и обыденностью Марат говорит об этом, мне становится легче.
— Расплата ждет каждого, кто подвергнет вас опасности или причинит боль. — После короткой паузы, он мягко добавляет: — Каждого, кто посмеет прикоснуться к тебе, Тата.
Я встречаюсь с его потемневшим взглядом, и где-то глубоко внутри загорается неутолимая потребность почувствовать его руки. И мне даже не нужно произносить это вслух, потому что в следующее мгновение Марат садится на кушетку и помогает забраться в свои большие объятья, где я наконец позволяю себе выплеснуть эмоции и почувствовать себя в безопасности.
Абсурд. Парадокс.
Но кто я такая, чтобы отрицать очевидное: мне нужен этот мужчина.
Столько лет я бежала
Через пару часов мой мозг более ясно воспринимает реальность. Так же как и более ясно позволяет мне вспомнить последние кошмарные дни своей жизни. Оказывается в больнице я провела два дня, и эти два дня Марат сам справлялся с ребенком. Вот только эта картина никак не укладывается в моей голове. Но слишком быстро все мои мысли фокусируются на том, что уже через полчаса, а может раньше, я увижу Ваню. Мне кажется, я с ума сойду от снедавшего меня беспокойства. И нетерпения. Кажется, сейчас я представляю собой самое нетерпеливое создание на свете. Наверное поэтому в машине сохраняется продолжительная тишина. У меня просто нет сил перестать думать о сыне. Но радует то, что эти мысли помогают затмить головную боль. И не только.
Глаза все еще щиплет от яркого солнечного света, упрямо пробивающегося сквозь стекло машины. До сих пор не понимаю тех, кто считает этот город серым и хмурым. На моей памяти Петербург был таким всего несколько дней, когда я лишилась своего главного лучика в жизни. Тогда серость не то, чтобы окружала меня. Я сама напоминала собой серое тоскующее пятно. Но сегодня это пятно стирает предвкушение долгожданной встречи с сыном. С моим солнышком. Все позади. Все закончилось. И я наконец позволяю своему биению сердца стать равномерным. Правда, как только я переступаю порог квартиры, оно снова бросается вскачь, особенно когда замечаю в зале троих мужчин, больше напоминающих горилл. Но стоит мне услышать звонкий крик «Мамочка», как ноги подкашиваются, и я падаю на колени, прежде чем ловлю на руки бегущего ко мне сына. В груди все наливается тяжестью, пока я зацеловываю каждый сантиметр на сладком личике Вани. Не могу остановиться, просто не в силах надышаться им, нацеловаться и наобниматься. Мои рыдания заглушают все вокруг, и я не знаю, сколько проходит времени, когда я заставляю себя прийти в чувства и понимаю, что в квартире остались только мы с Маратом. И нашим сыном.
Быстро вытираю заплаканное лицо ладонями и, поцеловав немного притихшего ребенка, отпускаю его обратно в компанию игрушек. Мне нужно немного успокоиться, я и так напугала его своими рыданиями.
Но осознание того, что за всем этим еще стоит и наблюдает Хаджиев, не позволяет мне расслабиться. Что теперь будет? Он просто уедет? Будет воскресным папой? Интересно, как часто он видит своего сына Мишу? Странно, что я так больше и не слышала о нем после того, как он забрал меня из садика… Столько лет уже прошло. Ужас.
— Ты в порядке? — низкий голос Хаджиева вырывает меня из мыслей, и я мгновенно поднимаю взгляд, позволяя себе оставаться в не самом удачном положение перед этим мужчиной. — Мне нужно поговорить с тобой, Тата.
Поправив платье, которое мне привез в больницу он же, я поднимаюсь с колен. Интересно, он успел мысленно воспользоваться моим положением? Останется ли переночевать? Хотела бы я этого? Почему я вообще об этом думаю? Я заставляю себя заткнуться и перестать забивать голову бессмысленными вопросами. Всхлипнув от ужасающих отголосков истерики, я ещё раз провожу ладонями по щекам и, убедившись в том, что мои слезы окончательно высохли, решаю предложить хоть что-то. Не стоять же нам посреди гостиной?