Не прикасайся!

Веммер Анна

 - Забавно, да? Если бы ты держал член в штанах, Настя бы осталась жива. Вообще тебя очень сложно зацепить. Живешь, как сыч, ебешь какую-то рыжую дуру. Я все думал о твоей сестричке, но к ней сложнее подобраться, чем к наивной слепой Настеньке.

 - Мы знакомы? Почему ты так хочешь мне навредить?

 - Я слышал о тебе, когда был ребенком. Папа часто произносил твое имя.

– И как зовут твоего отца?

 Серега встречает меня удивленным взглядом. Я пытаюсь одновременно писать и не отключаться, я должен знать не только

что с Настей, но и кто эта мразь, посмевшая к ней прикоснуться. И сначала вытащу Никольскую, а потом медленно и мучительно буду убивать этого Никиту. Голыми руками придушу его без суда и следствия, никто не найдет.

 «Звони Никольским. Узнай номер рейса. Пусть Игорь и Борис развернут самолет, иначе Настя умрет».

 - Не хочешь поугадывать? Как его могут звать?

 - Я как-то не в настроении играть.

 - Ренат Калугин.

 Меня разбирает нервный смех. О, я очень хорошо помню Калугина. Настолько хорошо, что теперь понимаю, почему этот Никита показался мне знакомым. В нем неуловимо угадывались черты человека, о котором я давно забыл. Который остался в далеком прошлом, но даже оттуда дотянулся, причем не до меня, а до Настьки, до маленькой несчастной девчонки, которая просто хотела побед и влюбилась в тренера.

 А еще я понимаю, что Никита не врет. Она сейчас где-то в воздухе, почти одна, и всем нам повезет, если Настя выживет.

 - Так вот, Крестовский…

 - Пошел нахуй, Калугин.

 Серега, услышав знакомую фамилию, отрывается от мобильника и хмурится.

 - Извини, что?

 - Что слышал. Пошел нахуй. Я даю тебе фору в несколько часов, можешь попробовать сбежать. Рекомендую МКС, потому что на Земле нет места, где я тебя не достану. Если она умрет, я буду убивать тебя медленно, очень мучительно. Если выживет, то, возможно, все закончится быстро и тебе просто пустят пулю в затылок, как бешеной собаке. Помни об этом, Калугин, каждую минуту – их у тебя осталось совсем немного – помни, что совсем скоро ты сдохнешь. И папочке передавай привет.

 Он тоже вряд ли доживет до счастливого момента, когда его выпустят.

 - Дай сюда Никольского, - прерываю брата. – Я сам.

 - Что это значит?! Что значит развернуть?! – слышу я его вопль в трубке.

 - Насте плохо. Она может умереть, если вы не посадите самолет. Сажайте где угодно, хоть в чистом поле, забирайте ее с авиацией в больницу!

 - Объясни, что происходит!

 - Господи, да ДЕЛАЙТЕ, НИКОЛЬСКИЙ! Она может умереть! У нас НЕТ ВРЕМЕНИ обсуждать ситуацию! Вы либо мне поверите и посадите их, либо скоро мы все соберемся на ее похоронах!

 Никольский-старший молчит, я слышу его тяжелое дыхание.

 - Ладно. Но если ты сорвешь ей операцию из-за тупого каприза, я тебя закопаю!

 - Отзвонитесь, как посадите.

 Мне не легче. Я готов рвануть в аэропорт, чтобы ждать ее там, но понимаю, что вероятнее они сядут где-то по дороге. Надо выяснить, где, чтобы уже дежурила

скорая. Знать бы, чем он ее… может, осталась бутылка? Твою же мать!

 - Саша! – орет брат. – Что происходит?! Прекрати бегать кругами и объясни!

 Я опираюсь на стол, в глазах темно, как будто мы с Настькой поменялись местами и сейчас я не способен видеть ничего, кроме темноты. Живи. Живи, моя девочка, продержись назло всем, как держалась все эти годы.

 Пытаюсь прислушаться к ощущениям, понять, бьется ли еще ее сердце. Но ничего, кроме ярости не ощущаю. Даже если бы я сейчас собственными руками свернул шею Калугину, легче бы не стало, потому что шею сворачивать нужно в первую очередь себе. Она не должна платить по моим счетам! Настя уже половину оплатила!

 - Причем здесь Калугин? – спрашивает Серый. – Что с Настей?

 - Это его сын. Сын Рената! Он дал Насте какое-то лекарство перед рейсом, она может умереть…

 «Она уже, скорее всего, умерла».

 Неотвратимость этой мысли огненным хлыстом бьет по сердцу. Она или мертва. Или умирает. А рядом никого, кроме тупорылого охранника, позволившего ей выпить яд. Не зря он мне никогда не нравился.

 Черт, черт, черт! Почему она не дождалась меня? Я мог забить на Грецию, полететь с ней, в конце концов. Почему Настасья так боялась, что ее отец о нас узнает? Почему не нашла способ позвонить, попросить, чтобы я приехал?

 Зачем, черт возьми, Анька меня удержала? Если бы с арены ее увел я, ничего бы не было, мать их!

 Время тянется бесконечно долго. Мы сидим в кабинете Сереги: я, брат, Крис и Аня. Я заставляю себя сидеть спокойно нечеловеческим усилием воли. Мы просто ждем, и это самое невыносимое занятие. На руках от напряжения вздулись вены: я сжимаю эспандер, представляя, что это шея Калугина. Служба безопасности уже его ищет, но мне мало этого знания, я хочу видеть, я хочу слышать его жалобный вой.

 Одновременно с этим я хочу оказаться в самолете.

 - Да почему нельзя связаться-то?! – рычу на безмолвный телефон. – Она что, в космосе?! Есть же диспетчеры!

 - Саш, позвонят, - Аня тяжело вздыхает, - все будет нормально.

 - Да нихрена оно не нормально. Сорок минут прошло.

 В воздухе висит одна-единственная невысказанная фраза. Сорок минут – почти критическое время. Настасья должна быть жива, но секунды безжалостно отрывают у шанса на это кусок за куском, наживую.

– Ему не до нас, - снова пытается успокоить меня Аня, - посадить самолет, госпитализировать Настю, это все не быстро. Не до сообщений.

 - Можно сказать хоть что-нибудь!

– А ты кто, - слышим мы голос Никольского-старшего, - чтобы я тебе что-нибудь говорил?

 Я поднимаюсь.

 - Что с Настей?

 - Объясни, какого хрена происходит!

 - Сначала скажите, что с Настей!

 - Тебе какая разница?

 - ЭТО ЧТО, СУКА, ТАК СЛОЖНО, СКАЗАТЬ, ЖИВА ЛИ ОНА?!