Не сказка о птице в неволе
Шрифт:
Она присаживается сначала на самый край, потом как будто смелеет и садится уже нормально.
Не разговариваем. Я не нахожу слов, чтобы выразить, как мне жаль… Или не жаль?
У меня ведь не было выбора. Если бы я нашел другой способ спасти ее, я бы и пальцем к ней не прикоснулся, однако все вышло, как вышло.
– Знаешь, мне очень жаль, Китнисс…
Пытаюсь подобрать слова, но выходит плохо. Ей не понравится то, что я скажу.
– Я, правда, не хотел, чтобы наш первый раз был таким. То есть… твой, не обязательно со мной… Ах, черт!..
Отхожу к стеклу и застываю взглядом на центре
Жмурюсь, стараясь отогнать от себя воспоминания. Странно, но я бы хотел повернуть время вспять: тогда было больно только моему телу, сейчас же Люцифер нашел способ, как разорвать мне душу.
Резко поворачиваюсь к Китнисс.
– Если для того, чтобы спасти твою жизнь, надо будет сделать это снова – я сделаю, – отрывисто говорю я.
Она вскидывает голову, прожигая меня гневным взглядом, и теперь я уверен, что ее щеки пылают.
– Снова изнасилуешь меня? – обиженно спрашивает она.
Злюсь. Подхожу ближе, встряхивая ее за плечи.
– Если понадобится, да!
Китнисс фыркает, а я распаляюсь все больше.
– Ненавидь меня, презирай! Но я не позволю, чтобы эти скоты прикасались к твоему телу! – выпаливаю я. – Думаешь, их будут заботить твои ощущения? Или, может, надеешься, что они не изобьют тебя после или во время «этого»? Они животные, Китнисс! Я много дней слушаю вопли Джоанны! Только ты – не она… Ты сломаешься, ты… погибнешь…
Китнисс громко выдыхает, и ее брови сходятся на переносице. Мне кажется, что сейчас она наговорит мне гадостей, но вместо этого Китнисс отворачивается, дергая плечами и стараясь скинуть с себя мои руки. Отпускаю ее, и она сразу пересаживается в сторону, изредка бросая на меня непонятные взгляды.
Койка достаточно широкая, так что я позволяю себе лечь рядом с ней: моя голова возле ее ног, а руку я закладываю вместо подушки и прикрываю глаза. Сейчас только утро и, если уже привычная схема жизни в темницах не изменится из-за появления Китнисс, то до вечера нас никто не тронет.
Пытаюсь задремать, но сон не идет. Ворочаюсь, не находя удобного положения: спину тянет от ночного сна в скрюченном состоянии. И есть кое-что еще: не могу отделаться от мысли, что Китнисс наблюдает за мной. Выжидаю немного и распахиваю глаза. Серый взгляд ее глаз действительно застрял на мне: скорее всего она решила, что я сплю, иначе бы так не растерялась. Только зачем ей вообще наблюдать за мной спящим?
– Если хочешь высказать, какая я сволочь, давай, – предлагаю я, – облегчи душу.
Китнисс покусывает губы и молчит, скользит взглядом по моему телу: я почти чувствую невидимые прикосновения к шее, груди, животу… Добравшись до края штанов, Китнисс хмурится, и ее взгляд устремляется выше, замечая, наконец, язвы на моем предплечье. Я вздрагиваю, когда
– Гноится…– тихо говорит Китнисс.
Не знаю, как это выглядит со стороны, но то, что я могу рассмотреть сам, это вздувшиеся желто-красные и постоянно влажные раны. Китнисс проводит пальцами вдоль моей руки, и я покрываюсь мурашками – ворованные секунды ласки, которые она дарит мне, так неожиданны и драгоценны, что я зажмуриваюсь, стараясь запомнить их. Легкое прикосновение самыми кончиками ее ногтей, стремящееся вниз: локоть, запястье, тыльная сторона руки. Китнисс накрывает своей ладонью мою руку, и я растопыриваю пальцы: она тут же пользуется этим, сплетая наши кисти. Я крепко-крепко сжимаю ее руку, боясь что она отдернет ее, но этого не происходит. Секунда, минута, две…
– Пит? — шепчет она.
Открываю глаза, показывая, что слышу.
– Я… не ненавижу тебя…
Ее слова – словно ласковые поцелуи бабочки, оставленные на моей душе, которая ищет и отчаянно цепляется за любое проявление небезразличия Китнисс.
Большим пальцем поглаживаю ее руку, накрывающую мою.
– Я знаю, ты пытался спасти меня… снова.
На ее ресницах дрожат маленькие капли будущих слез. Тянусь к лицу Китнисс свободной рукой и смахиваю маленькие росинки.
– Ты сильная, Китнисс, не плачь…
Она качает головой.
– Нет, Пит, я слабая, – ее голос полон уверенности, – когда я оказалась в Тринадцатом – одна, совсем одна, – я поняла, что я слабая. Сноу забрал у меня единственное, что придавало мне сил. Он знал. Он понял, понял даже раньше, чем я сама…
Я не дышу, боясь, но страстно желая поверить ее словам.
– Ты был моей силой!
Тяжелый выдох, наверное, мой. Смелею, глажу ее по щеке.
– Китнисс…
– Нет, Пит! Сноу забрал тебя, потому что хотел сделать меня слабой… Но я всегда такой была! Люди ошиблись, когда пошли за мной, им надо было выбрать не меня…
Приподнимаюсь на локте и тянусь к ней, желая обнять, но Китнисс резко выставляет между нами руку.
– Не надо, – отворачивается, – я не могу…
Замираю где-то в полпути к ней, не решаюсь настаивать.
– Я не могу не думать о том, что ты…
Китнисс пытается отодвинуться, но я не пускаю, перехватывая ее коленки.
– Прости меня… – шепчу я, а она награждает меня виноватым и грустным взглядом.
– Я переживу это… наверно. Но пока не могу.
– Хорошо, – соглашаюсь, целуя ее руки. – Хорошо…
Несколько часов проходят в тишине. Я так и лежу возле Китнисс. Она не прогоняет, но и не желает приласкать. Я вспоминаю наши ночи, когда мы жались друг к другу, спасаясь от кошмаров: сейчас нам снова страшно, только кошмары перестали быть снами – они реальны как никогда.
Где-то ближе к вечеру из коридора заявляется отряд из пяти охранников: Китнисс испуганно сжимается, но я пытаюсь ее успокоить.
– Вероятно, нас отправят умываться, – предполагаю я.
И действительно, всех пленников выпускают из камер и под бдительным присмотром отправляют в душевую. Она тут общая: большое помещение, полностью выложенное белой плиткой, которая местами треснула или вообще отвалилась. По периметру с потолка стекает вода – не слишком теплая, но и это кажется манной небесной.