Не сказка о птице в неволе
Шрифт:
Не оправдываюсь, прижимая к груди злосчастную подушку, и утыкаюсь в нее лицом. Выхода нет. Тупик. Тупик.
Я не вижу, что делает Китнисс, вокруг стоит давящая тишина, а я различаю только редкий стук своего ноющего сердца.
Не верю сам себе, когда понимаю, что теплая ладонь Китнисс ложится на мое голое плечо.
– Пит? – зовет она, но я не реагирую. – Пит!
Я не могу посмотреть на нее. Что я скажу? Я жалок и подавлен. Я ведь действительно пытался ее убить, отнять жизнь у единственного существа на
Я слаб. Я ничтожен.
– Пит!
Китнисс дергает меня за плечо, заставляя повернуться в ее сторону. Она вырывает из моих рук подушку и швыряет ее куда-то в сторону. Поднимаю на нее обреченные глаза, плохо вижу из-за пелены слез.
– Не смей так делать! – грозно говорит она, я нерешительно моргаю. – Я запрещаю тебе выбирать за меня, понял? Ты не имеешь на это права! – она толкает меня, ощутимо ударяя кулаком прямо в язвы на предплечье. Потревоженные раны отзываются адским пламенем, охватившим руку, но это спасительная боль: сосредоточившись на ней, я немного прихожу в себя.
Смахиваю с глаз слезы, различая, наконец, лицо Китнисс. Она не плачет, смотрит с осуждением.
– Прости… – шепчу я.
Китнисс соскакивает с места.
– Ты собираешься умереть здесь? – спрашивает она. – Собираешься позволить Антониусу добить тебя там, где Сноу не смог?
– Мы оба покойники… – слабо спорю я.
Китнисс злится. Не понимаю, откуда в ней, такой хрупкой, столько внутреннего огня, который распаляет и ее саму, и, кажется, добирается до меня.
– Я не сдамся, – заявляет она. – Когда-нибудь весь этот ад закончится, нас оставят в покое, отпустят…
– Нет!
– я тоже начинаю злиться, встаю следом за ней. – Никто нас не отпустит, Китнисс! Оглянись! Мы заперты в клетке! Заперты навсегда!
Она подлетает ко мне, с силой толкая в грудь. От неожиданности я отступаю назад, упираясь спиной в холодную каменную стену.
– Даже если так, даже если мы погибнем здесь… Не смей сдаваться раньше времени! Не смей!..
Внезапно ее огонек гаснет, и Китнисс переходит на шепот.
– Не смей…
Она плачет, я обнимаю ее за плечи и прижимаю к себе. Китнисс покорна, не скидывает моих рук.
Мы обречены, но если она готова бороться, я буду бороться вместе с ней. До конца.
До последнего вздоха.
***
К ночи никто не приходит. Я растерян, Китнисс удивлена. Что это, новый, более изощренный способ насилия? Ожидание неизбежного, растянутое и оттого еще более напряженное?
Минует день, за ним следующий. За все это время в камеры не заглянул ни один охранник. Это становится все меньше похоже на случайность: или нас всех решили уморить голодом, или наверху – на столь желанной и недосягаемой свободе – что-то происходит.
Вчера я слышал раскаты грома, отголоски которого добрались и до наших подземелий. Китнисс считает, что это не гром,
Стараясь сберечь силы, никто из заключенных не общается между собой: нас не тянет на разговоры и обсуждение происходящего, каждый лежит на своей койке и молча коротает оставшиеся дни.
Временами Китнисс различает чьи-то голоса и крики, но ни я, ни Джоанна ничего не замечаем: у Джо повреждено левое ухо, а у меня вторые сутки не прекращается сильнейшая головная боль, так что я просто неспособен сосредоточиться на чем-то.
Почти все время я рядом с Китнисс: держу ее за руку, дотрагиваюсь до волос или, как сейчас, пристраиваюсь вдоль ее тела, когда она спит, обнимая за талию. Сама она ведет себя отстраненно – не касается меня первой, не пытается обнять или даже сказать что-то ласковое.
Ей снятся кошмары, и я знаю, что мой образ преследует ее в этих снах. Для ее незащищенной души насилие, совершенное над телом, оказалось слишком тяжелым ударом. Ночами Китнисс плачет, а я делаю вид, что крепко сплю, чтобы не стеснять ее своими неловкими извинениями, но сам, бывает, часами лежу, упершись взглядом в ее затылок и чувствуя, как родное тело содрогается от слез.
***
К третьей ночи жажда становится почти непереносимой. При каждом вдохе горло режет битым стеклом, а в теле слабость и полная апатия.
Шум снаружи стал чаще и громче: похоже, на Капитолий обрушились проливные дожди, гром повторялся несколько раз; но то, как порой дрожали стены моей камеры, вселило в меня призрачную, но такую желанную надежду – это не дождь. Снаружи идет война. И от того, кто победит, зависит, выживем ли мы все, удастся ли нам увидеть когда-нибудь бескрайнее небо над головой.
Не нахожу себе места: я бы многое отдал за глоток воды, хоть за маленькую каплю. Неожиданное решение предлагает Джоанна: она окрикивает меня и Китнисс, и, поддерживая друг друга, мы добираемся до стекла. Лысая девушка победно улыбается, показывая нам свою руку – на ее запястье красуется свежая почти круглая рана.
– Способ не загнуться раньше, чем мятежники доберутся до нас, – говорит она. – Кровь не вода, конечно, зато не сдохнешь!
– Это помогает от жажды? – с сомнением спрашиваю я.
Китнисс стоит рядом, неуверенно поглядывая на свои руки.
– Ну, моча помогает куда лучше, но это не для тебя и Сойки: вы у нас из нежного теста! – даже в темнице Джоанна не теряет свой боевой настрой.
Китнисс, вздохнув, возвращается к кровати, а я усаживаюсь рядом.
– Второй вариант не годится, – уверенно говорит Китнисс.
Я киваю, хотя… Отвергаю свои мысли: это крайняя мера, только когда другие варианты не помогут. Но я запомню – раз уж мы решили бороться до конца, то все средства подойдут, а пока…