(Не)Случайные игры
Шрифт:
Ее не стало восемь лет назад.
В жизни у матери были два страстных увлечения – лошади и рисование. За рисованием мама могла провести целый день, даже забывая иногда пообедать или поужинать. В тот день она поехала вместе с отцом в сторону конюшен, чтобы закончить пейзаж с озером. До наших конюшен, где держали лошадей на продажу, от особняка можно было добраться меньше чем за час. Но мать часто ездила вместе с кем-то из сопровождающих в ту сторону, обычно проводя время около водоема, чтобы порисовать в одиночестве. Тогда дороги были более спокойными, да и никому бы и голову не пришло поднять руку на жену Дориана Прайда, тем более в непосредственной
Так мы все думали до тех пор, пока конь не вернулся к особняку без всадницы. Мыслей о том, что Ветер сбросил обожаемую хозяйку, ни у кого не возникло, потому что мама была великолепной наездницей. Я помню, как вглядывалась вперед, пытаясь распознать силуэт отца, но он так и не появился. Помню, как дядя Дэниэл в страшной суете седлал лошадь и отправился на поиски вместе со слугами. А я тогда повела Ветра к домашней конюшне, чтобы отдать на попечение, и зачем-то заглянула в одну из седельных сумок, когда она уже оказалась на земле. Там был завершенный пейзаж – озеро, на берегу которого паслась семья оленей – два взрослых и два олененка. Краска на холсте еще не до конца успела просохнуть, и я измазала зеленью пальцы, а потом и вовсе подпортила изображение. Потому что прижала к себе картину, когда ощутила настоящий страх – мама уже собиралась к отцу, когда что-то случилось.
Я так и продолжила держать картину в руках, когда вся в слезах прибежала в особняк. В голове вертелись сбивчивые молитвы всем известным богам, а тогда больше всего хотелось спрятаться в комнате и дождаться родителей. Но убежать наверх я не успела, потому что, влетев на первый этаж, увидела, что вернулся отец. Я хотела тогда его окликнуть, но голос не слушался, а потом он сам обернулся. Тогда я увидела, что на руках он держал маму, а из ее груди торчала стрела, которая поднималась вверх-вниз в такт сиплому дыханию.
Это был первый раз на моей памяти, когда отец выглядел таким испуганным, однако сильнее всего в памяти отпечатались капающие на натертые до блеска полы капли крови…
… – Не смотри, Вэл, не смотри! – все-таки смог прокричать отец. – Да уведите ее кто-нибудь уже!
Меня схватили в охапку, заставив выронить холст, и отнесли наверх, а я даже тогда не просилась к матери, потому что больше всего хотела, чтобы это все оказалось страшным сном. Сидя на полу, я до крови кусала губы, осознавая, что мамину последнюю картину повредили, когда меня отвели в комнату. От этого я начинала плакать еще сильнее, размазывая по лицу слезы вперемешку с краской. Когда папа вошел, я сразу отметила, что он неестественно бледный, но отец все равно выдавил из себя искривленную улыбку:
– И что мама скажет, когда увидит тебя такую чумазую?
– Меня к ней пустят? – сдавленно пискнула я, шмыгая носом и окончательно растирая по лицу слезы.
– Пока лекарь не приехал, можешь к ней зайти, – заверил меня отец. – Только сначала надо умыться.
Папа старался говорить ровным голосом, но я все равно чувствовала, как тряслись его руки, пока он помогал мне привести себя в порядок. Я сама ощущала озноб от холода, боясь задать главный вопро: а доживет ли мама до приезда лекаря. Наш семейный доктор не проживал с нами постоянно, а обитал в Гасте – близлежащем городке, до которого было около четверти часа езды.
– С ней же все будет хорошо? –
– Ты, главное, ничего не бойся, доктор уже в пути.
Мама лежала на кровати, длинные светлые волосы в беспорядке разметались по подушке, а все тело колотило от лихорадки. Пока мы умывались, я смогла успокоиться, но, увидев мать, снова начала тихо всхлипывать. Обернувшись, я поняла, что отец вышел из комнаты, и мне оставалось только слушать частое и прерывистое дыхание, которое иногда переходило на хрипы. Я тихо-тихо подошла к кровати и присела на краешек, стараясь не потревожить маму. Она находилась в полубеспамятстве, но все равно смогла легонько сжать пальцы, которые я незадолго до этого вложила в свою ладонь. Я сидела и вглядывалась в бледное лицо с посиневшими губами и носом. Но даже в таком состоянии мама казалась мне очень красивой, потому что… Потому что это же моя мама, по-другому не могло быть.
Спустя некоторое время она провалилась в полусон-полузабытье. Тогда я все-таки решила попробовать исцелить ее рану. На тумбочке оставался острый нож, который я аккуратно разрезала бинты. Стоило снять повязки, как кровь потекла с удвоенной силой и нехорошо запузырилась. Кровь стекала по моим пальцам, а ранение все не затягивалось, как я ни старалась себе это представить. Впервые в жизни у кровати умирающей матери я испытала липкий ужас, который заставлял все мысли вылетать из головы, а сердце стучать в бешеном ритме. Осознав, что ничего не могу сделать, я беспомощно захныкала, не в силах посмотреть на лицо мамы.
Внезапно кончики моих пальцев озарились зеленоватым сиянием, из-под них начали вылетать маленькие искорки. Я тихо охнула, но рук все-таки не убрала, продолжив сидеть на матрасе. Я толком не знала, что делаю, но мне казалось правильным по-прежнему держать ладони над телом мамы. Отвлек меня звук открывшейся двери, и я осознала, что это пришли папа и лекарь, пожилой мужчина плотного телосложения. Дальше раздался вскрик отца, а потом он оттащил меня от кровати, крепко прижав к себе.
Голоса заставили маму открыть глаза, но она явно не понимала до конца, что происходит. Только рассеянно посмотрела на доктора, который уже начинал осмотр.
– Вирр2 Прайд, – произнес лекарь спустя некоторое время с легким недоумением, – когда я вошел в дом, вы сказали, что у вашей супруги пробито легкое. Но я могу смело заявить – это не так. Более того, рана не представляет опасности для жизни вирры Амелии. Я не знаю, что произошло в этой комнате, но это определенно можно считать чудом.
Все это время, что доктор осматривал маму, папа продолжал держать меня на руках. Звуки долетали, как сквозь подушку, а в глазах иногда появлялась темнота. Единственное, что выхватывал взгляд, – мои окровавленные руки. Но я все равно смогла расслышать, как облегченно выдохнул отец.
– Иди сюда, Дориан, – прошептала мама. Ей наверняка нельзя было говорить, но она ничего не смогла с собой поделать.
Папа подошел к кровати и поставил меня рядом. Мама медленно подняла руку и провела по моим волосам. Последнее, что я запомнила, прежде чем окончательно погрузиться в темноту – это мамина теплая улыбка, ставшая последним воспоминанием о ней…