Не соблазняй повесу
Шрифт:
– Не совсем так.– Он слегка улыбнулся. – Я как-то не могу себе представить, чтобы матушка била кувшином маркиза. Однако...
Он замолчал, не уверенный, что в данной ситуации полная правдивость – самое разумное.
– Однако? – повторила Амелия.
Лукас все еще медлил, но понимал, что она не даст ему покоя до тех пор, пока он не скажет ей хоть что-то еще.
– Когда она очутилась в доме, наполовину меньшем, чем тот, в котором она выросла, и когда ей пришлось самой растить и воспитывать ребенка, в то время как
– Мне, без сомнения, тоже не понравилось бы практически в одиночку воспитывать ребенка. Если я правильно поняла тебя, твоя матушка возложила все на мужа, и потому он мало бывал дома.
– Потому что работал, как говорится, стирая пальцы до костей, только бы угодить ей, – отрезал Лукас. – С первого дня их совместной жизни она хотела и требовала как можно больше денег, как можно больше платьев, лучший дом в другой, более фешенебельной части города – одним словом, всего, чего жаждет тщеславная женщина.
– Надеюсь, меня ты не считаешь тщеславной.
Взглянув на упрямо сжатый рот, на выставленный вперед подбородок Амелии, Лукас готов был возразить, но не сделал этого. Да, она находила удовольствие в убранстве своей гостиной, но он ни разу не слышал, чтобы она говорила о том, что хотела бы купить еще что-то. Ее драгоценности отнюдь не казались экстравагантными, платья выглядели скорее необычными, чем дорогими. Она носила бумажные чулки и полотняное, а не шелковое нижнее белье. Он знал ее недолго, но время она проводила на благотворительных встречах, устраивала чай для своих подруг, а не ездила по магазинам.
– Нет, – сказал он. – Не считаю.
Кажется, это признание ее смягчило, хоть она и завернулась еще плотнее в свою накидку.
– Вот видишь, Лукас, не так уж трудно быть справедливым.
Она сидела напротив него, отодвинувшись в угол, словно загнанный енот, готовый откусить ему руку, и Лукасу вдруг стало невыносимо терпеть, чтобы она дулась на него вот так еще хоть минуту. Ладно, пусть он и не самый легкий человек для совместной жизни, но ведь они поженились не только по чисто практическим соображениям. Может, настало время напомнить ей об этом.
Он пересел к ней и придвинулся поближе.
– Я могу быть очень справедливым, дорогая, но нуждаюсь хотя бы в малом поощрении.
Амелия подняла на него удивленные глаза, и Лукас поцеловал ее. Запустив пальцы ей в волосы, он вынул шпильки, так что мягкие шелковистые пряди рассыпались по ее плечам, и поцеловал ее так, словно от этого поцелуя зависела его жизнь.
Он пробрался одной рукой под плащ, чтобы ласкать ее грудь, и очень удивился, обнаружив, что одежды на ней меньше, чем обычно.
– Ты без корсета!
– Я не могла надеть его сама, – сказала Амелия капризно. – И тебе это прекрасно известно.
– Прости, дорогая, мне очень жаль.
– Нисколько
– Раз уж ты об этом упомянула...
Он распахнул плащ и потянулся к верхней пуговице платья. Но Амелия оттолкнула его руку.
– О нет, не трогай. Мы скоро остановимся сменить лошадей, и я вовсе не намерена в это время быть совершенно голой.
– Хорошо. Мы можем и не раздеваться.
– Нет, – повторила она, схватив его за руку, которой он нацелился на застежку своих брюк.
– Тебе уже надоело? – проворчал Лукас.
– Нет, но ты не закончил рассказывать о родителях. Лукас со стоном плюхнулся на свое место.
– Что еще тебе рассказывать?
– Я не знаю, как и отчего они умерли.
Это было то, о чем он менее всего хотел бы говорить. Но, будучи его женой, она имела право знать.
Так как он молчал, Амелия заговорила первой:
– Леди Кирквуд сказала, что произошла трагедия, но в подробности не вдавалась...
– Отец повесился. – Слова сорвались у Лукаса с языка, и он в ту же минуту пожалел, что произнес их. – Привязал веревку к балке в одном из зданий, принадлежащих морскому ведомству в Балтиморе, и ногой оттолкнул стул, на котором стоял.
Амелия с шумом втянула в себя воздух.
– Прости, Лукас. Я не знала. Леди Кирквуд даже не намекнула на это...
– Разумеется, – сказал он жестко. – Это позорная семейная тайна. К несчастью, уберечь ее от разглашения не удалось, потому что тело обнаружил клерк компании, когда пришел утром на работу. – Лукас ощутил на языке горький привкус желчи. – Балтиморские газеты долго обсуждали эту тему.
Он смотрел вперед невидящим взглядом.
– Не то чтобы я их читал. О нет, меня тогда не было в городе. А к тому времени, когда я узнал об этом, мать уже умирала, и я услышал от нее немногое, то, что она была в силах рассказать мне в последние часы своей жизни.
У него перехватило горло, когда он вспомнил свое ужасное возвращение в Балтимор. Как он ворвался в свой дом и обнаружил, что там живут чужие люди, которым отец продал дом перед самоубийством. Эти люди любезно препроводили его в госпиталь, полный родственников матери. Лукас никого из них не видел до этого дня. Окруженная этими хищниками, она почти не в силах была говорить.
– От чего она умерла? – тихо спросила Амелия.
– От стыда, – резко ответил Лукас, потом вздохнул. – Во всяком случае, так вполне могло быть. После смерти отца она переехала в меблированные комнаты... и медленно умирала там. Не получая от меня ни слова, никакого ответа на свои письма, в которых умоляла меня вернуться, она решила, что меня тоже нет в живых, и, как я понимаю, совершенно отчаялась. Некому было о ней позаботиться, и она обрекла себя на смерть. Когда она узнала, что я жив, было уже слишком поздно.