(Не) Сокровище капитана
Шрифт:
— Джек…
Какой чудесный сон, можно я не буду просыпаться всю оставшуюся жизнь? Ну хотя бы пару мгновений?
Не тут-то было. Руки, что меня несли, стали жесткими, и ехидный баритон прогнал блаженную расслабленность.
— Не угадала, сокровище мое. Попробуй еще раз.
Я вскинулась, потеряла равновесие, но Блад меня удержал.
— Тихо будь, а то уроню, — рыкнул он.
Наверное надо было сказать спасибо, что меня тащат на руках, а не через плечо, но слишком уж много злости было в его голосе. Словно он мне одолжение
— Поставь меня!
— И не подумаю.
Я огляделась и разом расхотела протестовать. Разбитые доски, перевернутая пушка, щепы и кровь под ногами. Как бы я пробиралась по всему этому в своем неудобном одеянии из куска ткани?
Незнакомое лицо со шрамом на виске. Взгляд, устремленный на капитана, полон изумленного благоговения.
— Правду говорят, что он бессмертный, — донеслось до меня.
Блад, кажется, тоже это услышал, усмехнулся, но ничего не сказал. Пинком отворил дверь, занес меня в каюту. Усадил на что-то жесткое.
— Можешь лечь, если хочешь. — Он закрыл дверь. — Или отнести тебя на постель? Правда, ее потом придется выбросить, а тебе — спать на голых досках.
Я зажмурилась, тряхнула головой. Дурнота отступала. Слабость тоже проходила, оставляя разве что легкую сонливость, но это вскоре пройдет. Я сидела на здоровенном сундуке, таком здоровенном, что и лечь бы на него смогла.
— Нет, все хорошо, спасибо.
Только переодеться бы… и помыться, чужая кровь стягивала кожу. Я подняла взгляд на Блада — тоже весь в крови, разорванная рубаха болтается ошметками, жилет расстегнут. Значит, совсем немного времени прошло.
— Как ты себя чувствуешь? — вырвалось у меня.
Все-таки с настолько серьезными ранами мне сталкиваться еще не доводилось. Самое страшное, что приходилось заживлять — глубокий порез от серпа. Повезло той женщине, что артерию не задело, и что мимо проезжали мы с матушкой.
И Блад по-прежнему оставался единственным, кто может меня защитить, так что моя забота о его состоянии была вполне разумной. И дело вовсе не в его объятьях и…
— Живым. — Он снова провел рукой по боку. — И очень, очень озадаченным. Что это было?
Я захлопала ресницами.
— Прошу прощения?
Так я ему и рассказала! В лучшем случае сочтет ведьмой. В худшем поймет, что я могу обойтись с ним, как с меченым, и перережет глотку: только круглый дурак оставит опасность так близко к себе, а дураки не становятся удачливыми капитанами.
Он вытащил из шкафа медную миску и ветошь. Плеснула вода. Присел напротив, устроив миску на сундуке рядом со мной.
— Ты спасла мне жизнь, и я очень благодарен за это. — Влажная ветошь коснулась моего лица, смывая кровь. — Но как ты это сделала?
— Я не ранена, спасибо. — Я забрала у него ткань. Ох ты, ведь если я бухнулась прямо в лужу, наверняка и волосы все испачкала, как же я буду их отмывать? Да и вообще… — Зеркало у тебя есть?
Он прищурился.
— Зеркало
— Но мне нечего ответить! — Я изобразила на лице самое глупое выражение, на которое только была способна. — Я вообще не понимаю, о чем ты.
— Сокровище мое, — промурлыкал Блад вроде бы игриво, но в голосе прозвучала явная угроза. — Мне, конечно, очень не нравится, когда в столь… трогательный момент меня называют именем другого мужчины…
Я залилась краской.
— И вовсе не трогательный!
— Ну как же? Юная дева, приходит в себя в моих объятьях, ресницы трепещут, румянец смущения, улыбка — о, какая улыбка!
— Да замолчи ты! — Я прижала ладони к щекам.
— А оказывается, что все это предназначалось не мне. Можно ли передать словами всю меру моего разочарования?
— Я люблю Джека, как и он меня.
Я думала, что эти слова прозвучат со спокойным достоинством, а получилось жалко. Словно я оправдывалась в том, что думала о другом мужчине.
— С тобой-то все ясно, а вот насчет него не уверен.
Да как он смеет!
— Как ты дожил до своих лет с таким языком?
— Это потребовало некоторых усилий, сокровище мое, — ухмыльнулся он. — И именно потому, что я успел немного пожить и кое-что повидать, куда сильнее, чем когда меня называют чужим именем в минуты страсти…
— Не было никакой страсти!
— …я не люблю, когда меня держат за глупца.
— Не понимаю, о чем ты.
Вот теперь изобразить спокойное достоинство получилось. Почти.
— О том, что у меня в груди была здоровая дыра, проделанная ледяным клинком. О том, что жить мне оставалось хорошо если полчаса, и Фрэнк пытался этим воспользоваться, чтобы поднять бунт на корабле, поэтому я помчался в крюйт-камеру, чтобы заблокировать ее или, если совсем сил не хватит, разнести все к ядреным демонам, но свалился, чуть-чуть не добравшись.
— Ты хотел взорвать порох? — ахнула я.
Он пожал плечами.
— Если бы Джеймсу с ребятами не удалось справиться со сторонниками Фрэнка — мне бы не оставалось ничего другого. Как ты сама заметила, конец рано или поздно наступит, и я предпочитаю, чтобы он не порадовал моих врагов. Значит, нужно уходить на своих условиях. — Он снова присел напротив, вынул из моих ослабевших пальцев ветошь и, прополоскав ее, опять стал стирать кровь с моего лица.
— Ты ведь думаешь так же, насколько я успел заметить. Иначе, не сумев меня убить, бросилась бы не к окну, а рухнула на колени умолять о пощаде.
Его слова настолько не вязались с осторожными, почти ласковыми прикосновениями, что на миг мне показалось, будто я брежу.
— Но ты же был на корабле не один!
— Обидно, что я бы оборвал и твою жизнь, да? В самом деле, как я мог не подумать о том, что тебе могло бы понравиться общество Фрэнка и ему подобных.
Я снова отобрала у Блада ветошь, едва справившись с желанием запустить в него мокрой тряпкой.