Не сотвори себе кумира
Шрифт:
– Будут причащать до тех пор, пока не добьются своего. Подпишешь все — и бить перестанут.
– А вы разве подписали? — спросил я советчика.
– Сначала порыпался, а потом подписал…
– Не совершив ничего? Признались врагом?
– А что же делать? Ждать, пока совсем изувечат:
Начисто выбьют зубы, отобьют почки, печень, измурыжат так, что и мать родная не узнает? Ведь у них какая логика — раз попал сюда, значит, виноват. Каждый думает, что он и есть настоящий чекист, а как же могут ошибаться настоящие чекисты? И ведь бьют за что? Ищут истину? бьют, чтобы ты
– Но если их обвинения взяты с потолка?
– Ну и что? Разве мало невиновных ишачит в лагерях? Вот так мучаются здесь, а потом от безысходно! и подписывают все, что требуется…
– А дальше что?
– А дальше? Решение «тройки»- и каторга. Эх, ее бы знать за что… Вот когда старых революционеров вождей наших теперешних при царе ссылали — это бы понятно.
Вопросы оставались безответны. Всего двое суток в тюрьме, а открылось мне столько, сколько, кажется, и за всю жизнь не узнал бы. Неужели и Арский с Лобовы" согласились признать предъявленные им обвинения? Видимо, так оно и было.
Две последующие ночи меня допрашивали почти так же сначала тренировочный бой да матюги, затем мертвая стойка в углу. Вымогательская тактика Петра не отличалась особым разнообразием.
Иногда он уходил к своему соседу Сене или в другие пыточные, чтобы набраться опыта и поделиться своим Дверь он оставлял умышленно полуоткрытой, и тогда до моего слуха доносились крики истязуемых и знакома мерзкая брань опричников. Оставшись один, я иногда садился на пол, отдыхал несколько минут, чутко прислушиваясь.
Но однажды, едва я опустился на пол, разъяренный следователь, как видно воровски наблюдавший за мной щель между косяком и дверью, вдруг ворвался в камеру подлетел ко мне коршуном и, пнув сапогом, заорал на весь коридор:
– Я тебе дам садиться, контра! Стоять, гад ползучий!
На третью ночь во время допроса в комнату снова зашел дородный Сеня и, подойдя к столу с важностью заявил:
– Вскрывается совершенно новое в делах твоего журналиста. Сегодня я узнал, что Васильев наконец заговорил и признался что твой подопечный Ефимов тоже входил в вредительскую группу и выполнял свою черную роль в редакции.
– да? Вот это уже разговор! — оживился Петро и так важно спросил:- Ну и что же показал бывший второй секретарь райкома и первая контра в районе?
– Показал самое главное — что Кузьмин и он сами работали не в одиночку. У них тут в районе была целая вредительская банда, в которую входило более двух десятков этих подонков вроде Ефимова…
Заявление Сени знаменовало собою поворот от грубых мордобоев к более продуманным провокациям, чего я так или иначе ожидал. Еще до моего отпуска и ареста по району распускались слухи о якобы существовавшей в районе мифической организации и что будто возглавлял ее кто-то из руководителей исполкома. Не многие, разумеется, верили в
В сообщении Сени новым для меня могло быть только то, что Иван Семенович Васильев еще жив и сидит где-то здесь же и его терзают покруче меня, добиваясь ложных, вымученных показаний. Но я знал Васильева хорошо: этот кремень, этот строгий к себе и другим партийный работник не даст сломать себя, не клюнет на провокации и не возьмет на себя несовершенной вины…
– Что ты теперь скажешь, бухаринский холуй, а? — обратился ко мне мой мучитель. — Или опять будешь финтить и отрицать свою вину перед партией Ленина — Сталина?
– Это же липа от начала до конца. Никакой организации и не было и нет это провокация. Я требую очной ставки с Васильевым!..
– Так ты, гадина, еще в провокации нас подозреваешь! — заорал Петр, загоняя меня пинками в спасительный угол, где я был защищен с боков и тыла.
– Очную ставку захотел? А вот этого ты не хочешь? — он хулигански показал себе ниже живота. — Признавайся, пес вонючий, выкладывай все карты! Говори, кто возглавлял антипартийную группу в редакции "Трибуны"?! Кто еще, кроме Арского и Лобова, в нее входил? Свили вам теплое гнездышко, змеи подколодные! Да мы здесь не мух ловим и не пальцем сделаны!
И на этот раз ничего от меня не добившись, Петро тяжело сел, а я продолжал молча стоять, боясь пошевелиться. А провокатор Сеня, сидя на краю табуретки с папиросой в зубах, подначивал:
– А ты бей его, Петро, бей по кишкам, не ошибешься!
– Кишки, видать, у него жирные, непробивные…
– Тогда погрей его валеночком — сразу пузыри пустит…
– Валенок занят: Скуратов им работает, у него рука слабая… Да ничего, я его и без валенка доведу до нормы.
– И то сказать, ученого учить — только портить.
Сеня недовольно раздавил окурок и вышел.
А мой "друг", не спеша докурив "беломорину", повел наступление в ином направлении:
– Признавайся, где план работы вашей преступной троицы?! Теперь ясно, почему ты защищал на партсобрании этих выродков: ты боялся разоблачения. Ворон ворону глаз не выклюет!
Я тоже решил действовать иначе:
– А как, позвольте узнать, ваша фамилия, гражданин следователь?
– Что, жаловаться собрался? Вали, жалуйся! Ковалев моя фамилия! Слыхал? Ковалев! Только из могилы жалобы что-то не доходят! — уверенно добавил он. — В угол! И будешь стоять до полного прояснения своих грязных делишек!
Под утро четвертой ночи онемевшие ноги сами собой подкосились, и я свалился на пол.
– Вставай, вставай, падаль, нечего прикидываться! — накинулся Ковалев, пинками норовя попасть в живот.
Встать я не мог и, предпочитая эти побои, лежал и только прикрывал наиболее уязвимые места… Ковале понял мои нехитрые уловки и начал пинать в голову, стараясь все же не проломить ее.
– Встанешь, бухаринский паразит! — задыхаясь, Шипел он надо мной. — Встанешь! И весь начисто признаешься!