Не спрашивайте меня ни о чем
Шрифт:
С разбегу толкнул настежь дверь класса и застыл на пороге.
Класс был пуст. Если не считать Тейхмане, по-прежнему сидевшей на той же парте, где она сидела во время собрания.
— Вы извините меня! Я забыл в парте портфель.
Взял и уже направлялся к выходу, когда она вдруг произнесла усталым голосом:
— Иво, почему вы такие?
Я остановился. Должен сказать: я боялся, что она заговорит со мной.
— Какие? — тихо переспросил я.
— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Я сидела на этом собрании, слушала, слушала, и вдруг вы мне показались такими чужими, словно я вас видела впервые. У вас в жизни что-нибудь не ладится? А
— Я не знаю… Недостатка мы, наверно, не испытываем… Разве что чего-нибудь в голове…
Я подумал, ей это понравится. Ведь в самом деле — если взглянуть на вещи ее глазами, я иной раз веду себя как малость чокнутый. Но она посмотрела на меня и ничего не сказала, и я понял, что она восприняла мое предположение как издевку. Но я правда не думал иронизировать и сказал:
— Я говорю это вполне серьезно… Иногда я и сам удивляюсь, какие откалываю номера…
— Когда глядела на вас на собрании, я вспоминала своих товарищей… тех, кто прошел войну… Чем же отличались от вас? Тем, что нам очень трудно жилось? Тем, что за свои идеалы мы были готовы умереть, как бы громко это ни звучало теперь, когда никто не посягает на твою жизнь?.. В сорок втором году в госпиталь принесли паренька-украинца. Ему было столько же лет, сколько тебе сейчас. Одна пуля попала ему в живот, другая — в легкое. Стиснув зубы, он корчился от боли и плакал. Плакал он потому, что очень хотел жить… Помочь ему было уже нельзя, и он это знал. И я, которая поплевывала на такую чепуху, как бог, извини за вульгарность, в тот момент молила бога, чтобы парнишка поскорей скончался, не потому, что он мучился, а потому, что видела, как хочет он жить, и знает, что умирает, и мне казалось, я сойду с ума…
— И он… умер? — глупо спросил я. Лучше бы я откусил себе язык.
— Да, он умер, — сказала Тейхмане.
Мы молчали. Так она со мной никогда еще не говорила.
— Вы с Екабом неплохие ребята. Об Осисе этого не скажу. Но и вы оба по жизни идете, как на воскресной прогулке. Не желаю на урок — и не иду. Лучше схожу в кино или послоняюсь по улице. Ни малейшего чувства долга! Куда ветер подует, туда вы и гнетесь. Сегодня на комсомольском собрании поставили вопрос об исключении Осиса из комсомола. Задело это его за живое? Гораздо меньше, чем меня. Занятия он время от времени посещает, поскольку это нечто неизбежное, к чему его понуждают родители и общество… И было бы еще полбеды, если бы так вел себя он один. Но его поведение влияет и на вас тоже. Глубоко убеждена: если бы его в классе не было, коллектив сложился бы более здоровый и дружный.
Тейхмане достала из сумочки портсигар, привычным движением размяла папиросу и закурила, стряхивая пепел в спичечный коробок. Я видел, что она совершенно выбита из колеи, раз уж закурила в моем присутствии. Мы знали, что она курит, но никогда этого не видели.
Однако к Фреду она была несправедлива… Фреди был неплохой малый. Возможно, он был плохой школьник, но он не был плохой человек. Мне в тысячу раз приятней дружить с ним, чем с такими лицемерами, как Райтис и его компания. Фред никогда не фальшивит и не прикидывается. Если ему что-либо не нравилось делать, то он этого и не делал. Каким он был, таким он оставался везде и во всем. Вам он мог нравиться или не нравиться, но он был такой, какой был, и все.
Но самым нелепым было то, что Тейхмане в пример ставила Райтиса, поскольку он, видите ли, учился почти на одни пятерки, четверка для него
— Если ты еще раз ляпнешь что-нибудь в таком духе, нам даже не придется идти в уборную. Я тебе врежу не сходя с места и врежу так, что зубы застрянут в твоей поганой глотке.
Но Тейхмане об этом ведь не знала и никогда не узнает.
— Не верю, что человек, который сегодня от жизни может только брать, — продолжала она, — завтра вдруг сумеет ей что-то дать, что человек, который сегодня бесчестен, завтра станет вдруг порядочным. Подчас прямо руки опускаются, когда глядишь на него.
— Да нет, все не так страшно, — сочувственно проговорил я.
— Да, — сказала она. — Все не так уж страшно… Только мы живем… просто так… коли уж дал боженька нам жизнь… отчего бы и не пожить так, простенько… ведь мир так прекрасен… Ладно, я тебя слишком задержала.
— До свидания!
— Всего хорошего!
Она осталась сидеть. Я вышел из класса. Чего она от меня хотела добиться этими рассуждениями о житье? А как еще по-другому я могу жить, если учусь в десятом классе? Надо окончить среднюю школу. А что еще?
III
Долгожданное лето пришло.
До каникул осталось совсем немного.
Фреди чуть было не исключили из комсомола. Яко был занят сердечными делами и вечно куда-то исчезал. Мы с Эдгаром, как всегда, то цапались, то мирились.
Отношения с большей частью класса по-прежнему были натянутые. Фред решил излупить Райтиса с Антоном, но все не подворачивался случай.
Буйно цвели луга.
Деревья и кустарники сверкали свежей зеленью, воздух пронизывали ароматы трав. Трава пахла летом и молоком, растянешься на ней и пьянеешь, и чудится, будто небо падает, и ты ныряешь в синее-синее облако. Это была трава, еще не знавшая ноги человека, и лишь в одном месте, словно след лодки на зеркальной глади озера, виднелась цепочка вмятинок — там прошел я.
Навстречу мне шла Диана.
Я стоял у калитки ее дома, как в прошлый раз. Ее фигурка сперва мелькнула в тени зеленых кустов сирени, потом четко обрисовалась на солнце, когда она пошла по дорожке к калитке, и мне показалось, будто солнечные лучи она несет вместе с собой. Она шла удивительно грациозно, словно в танце под неслышимую музыку, звучавшую лишь для нее одной, но интуиция подсказывала мне, что это была песня о прекрасном и добром, и мне хотелось петь о том же.
— Привет, Иво! — негромко воскликнула она, и мои глаза безвыходно заблудились в ее глазах…
— Бонжур, — с улыбкой произнес я одно из двух известных мне французских выражений. Вторым было сэ ля ви.
На ней было короткое платьице салатового цвета, легкое, как аромат цветов. На правой руке янтарный браслет, чертовски здорово подходивший к ее золотистому загару.
— Парле ву франсэ? — спросила она. Ее глаза смеялись.
— Нет, нет, — ответил я. — Это, наверно, все, что я знаю.