Не страшись урагана любви
Шрифт:
— Ну, ладно, хватит. Немножко театрально, а? Разве то, что я предложил тебе с самого начала, не изменение? Кончай, черт побери, — ухмыльнулся он. — Ты все время говоришь обо всех своих четырехстах мужчинах, все время изучаешь большие пушки у местных рыбаков. Уже несколько недель флиртуешь со мной. Ты думаешь, я быспал там, если бы моя девчонка была здесь, со МНОЮ?Пришло время вставлять или заткнуться, миссис Грант.
— Ты с ума сошел? — сказала Лаки. — Здесь?
— Моя машина рядом, — ухмыльнулся Джим. — Там даже одеяло есть. Он не проснется, во всяком случае, не скоро.
Лаки уставилась на него и думала. Слова о флирте задели ее гордость. Но, конечно, он для того и сказал.
— Ты понимаешь, что я могу взять тебя, разбить на мелкие кусочки
— Может быть, — ухмыльнулся Джим Гройнтон. — Может быть, мне это и нужно. — Он медленно налил себе бокал красного вина из оплетенной соломой бутылки «Кьянти». — Может, имению этого я и ищу, миссис Грант, — ухмыльнулся он.
Лаки вновь уставилась на него и подумала еще. Нельзя избавиться от ощущения в нем грязного-ирландского-полицейского, затянутого-в-кожу-вонючего-мотоциклиста. Ее все еще влеклок нему. И он вполне искренен. Относительно. Конечно, он не женится на ней, да и не хочет этого. Но если и так... А тот сучий сынспит на своей проклятой заднице. Спит! А кто трахал эту грязную старуху, уже узнав ее, втыкал свою штуковину в старую суку, уже узнав ее, уже познавее. И лгал ей. Он, черт подери, заслужил. Спит! Неожиданно все спало так, как в те годы в Нью-Йорке. Как будто они одни, одни и беззаботны. Безответственны. Она устала от ответственности.
Но, с другой стороны, она знала, что все будет кончено с Грантом, с Роном, если она это сделает. Хотеть — одно, делать — совсем другое. Да и какая в этом выгода? Уж конечно, господи, не денежная!Даже если он женится на ней и поедет в Нью-Йорк и все такое прочее, он попытается управлять ею. И все-таки... Спит! Лежит там и спит!Если она это сделает и не скажет, все равно все кончено. Чего же она хочет? Что бы было что? Но ведь уже было то... то,та грязная старуха... Всеравно все уже кончено, не так ли? Конечно. И даже если он не узнает, а он мог быть временами слишком глупым ничтожеством даже для драматурга, все равно все кончено. Уже. Как будто она снова в Нью-Йорке. Интересно — мелькнула сумасшедшая мысль, — какая у него штуковина, хотела бы она ее увидеть. Готова пари держать, хорошенькая. Как у Рона.
Лаки встала, разгладила юбку, привела себя в порядок. Либо идти к столу, либо открывать дверь спальной. Либо одно, либо другое. Она подошла к столику для коктейлей у стены налить хорошую порцию виски и объявить Джиму Гройнтону решение, свое решение, которое даже сама еще не знала.
33
Грант проснулся около половины третьего. Подводные часы с двумя ярко светящимися циферблатами, которые Бонхэм когда-то ему продал, теперь казалось, что было это очень давно, показывали два тридцать восемь, когда он глянул на запястье. В первую же секунду пробуждения, еще до того, как он глянул на часы, им овладела паника, и он вскочил с той абсолютной настороженностью и с той полной немедленной готовностью всего организма, с которыми он всегда просыпался во время войны и о которых с тех пор успел позабыть. Яркий зеленоватый свет луны струился из окна, и он все различал, кроме темных углов. Но там ведь ничего не; могло быть? Лаки мирно спала в своей кровати рядом с ним.
Что могло произойти? У них должен был быть ужин со спагетти. Джим приходил? Джим! Поразмышляв еще секунду, он встал, надел халат и обошел кровати посмотреть на Лаки. Она глубоко и покойно (даже пресыщенно?) дышала, лежа на животе и отвернув голову в сторону от его кровати, волосы цвета шампанского разметались в лунном свете и были похожи на ореол. Дышала она через рот, мягко, ровно, восхитительно. В позе, в дыхании была абсолютная расслабленность. Как после секса. Кажется, все в его жизни превращается в символ, Символ, безумные Символы, так все неожиданно. Было ли все тем, чем казалось, или это только его воображение? Он несколько раз энергично потер лицо рукой, потом глянул на свою руку и увидел, что в зеленом свете луны различается и голубой свет. Голубая рука? Жутковато.
Он ее уже потерял? Но зачем говорить уже? Теряетее, вот что он хотел сказать.
Лаки
На кухне, где было только одно крошечное оконце, прикрытое уродливой занавеской, он был вынужден включить свет. В глаза сразу же бросилась раковина: две тарелки из-под спагетти, две салатных тарелки, два фужера, три бокала. Все оставили утренней прислуге. Он так яростно рванул дверь холодильника, что она отлетела от стенки и ударила его по суставам, но он даже не выругался. В свете внутренней лампочки холодильника он увидел огромное блюдо со спагетти и соусом и, конечно, все обычное барахло: пиво, виски, кока-кола, засохший кусок старой салями. Все вместе и каждый предмет в отдельности выглядели так, будто он никогда раньше их не видел. Грант неожиданно ощутил жуткий голод и, одновременно, тошноту, неспособность жевать.
Пересилив себя, он достал тарелку и вилку и глотал холодные спагетти и мясной соус, пока не набил желудок. Затем он поставил тарелку обратно, выключил свет, вернулся в залитую лунным светом гостиную, достал полную бутылку виски и сел, прихватив бутылку содовой. Он пил почти чистый виски, пока не напился, не забалдел, не набухался так, чтобы вернуться в постель с надеждой заснуть. На это все равно понадобилось некоторое время.
Все виды ужасных мыслей пронеслись в голове, по всему телу, пока он пил терапевтический виски. Страх, ужас, ощущение полного идиотизма, боязнь кастрации кипели в нем, и вскоре слились в какую-то цельную и неразделимую адскую подливку. Пылающая ревность ранила больше, чем раньше, ранила до крика. Но он не собирался кричать. И все старые полуоформившиеся, полуосознанные мазохистские фантазии мгновенно исчезли во вспышках реальной возможности. Он ее убьет.Нет, конечно, не убьет. Наконец он почувствовал, что достаточно напился и пошел спать. У постели он остановился и какое-то время снова смотрел на Лаки, как она спит в зеленоватом лунном свете на своей половине сдвинутых вместе кроватей, разметав по подушке золотые волосы цвета шампанского. Какая она красивая.
Может, она несделала этого? Но тогда почему она его не разбудила?
Утром он твердо решил ничего не говорить. А Лаки, что было достаточно странно, неожиданно проявила по отношению к нему любовь, какой не выявляла, наверное, с самых первых встреч в Нью-Йорке. Еще до того даже, как они полностью проснулись, она сама, по своей воле, пришла к нему в постель, чего она почти никогда не делала даже в наилучшие времена. А когда они встали, выпили кофе, то еще раз занялись любовью. Потом оделись, спустились вниз и, встретив Бена и Ирму у бассейна, проболтались вместе с ними до обеда. Она еще в номере сказала, что не хочет сегодня днем выходить на катамаране, а хочет после обеда поваляться с; ним в постели. «И я тебе обещаю, ты не пожалеешь», — прошептала она. В постели она прижималась к нему, как испуганный ребенок; на лестнице она взяла его под руку, сжала и сказала: «Мне много времени понадобилось, чтобы избавиться от этого. И не думай, что я не знаю, каким терпеливым ты был. Но все это теперь прошло». Потом она добавила: «И не забудь про полдень». Грант жадно слушал. Неужели она могла бы так обращаться с ним,если бы в эту же ночь наставила ему рога с Джимом Гройнтоном? Именно о таком примирении он мечтал с самого начала их ссоры. А потом сердце у него надолго абсолютно замерло, когда он подумал, что если она наставила ему рога, то, может, именно так и должна была действовать, испытывая чувство вины. Она готова была даже бросить его из-за Кэрол Эбернати, а теперь у нее появилось чувство вины и страха, она пытается это скрыть, компенсировать. Но, господи мой Боже, разве это не очевидно до чертиков? И она может быть так наивна? Вряд ли.