Не страшись урагана любви
Шрифт:
На борту корабля Бонхэм стал другим человеком. На борту своегокорабля, потому что, вне сомнений, это был его корабль, во всяком случае, по бумагам он был Хозяин. Казалось, что он растворился в судне и стал доской, веревкой, сталью. И в то же время его авторитет возрос на сотни процентов. Хотя он не предпринял никаких явных усилий для достижения этого положения. Скорее, наоборот. Но ощущение у всех возникало само собой. Он был отчужден и более сдержан с Грантом после того, как Грант «напал на него» в отеле, но на борту это не имело никакого значения. Он всегда был властен во всем, что касалось подводного плавания, учеников и его обязанностей, но его властность как хозяина судна была совершенно иной и по сути, и по форме.
В
Позднее он, конечно, узнает, что на самом деле учиться было нечему. Он просто не спал, сидел у штурвала и смотрел на компас.
Дул хороший бриз. Звука двигателя, всегда мешающего на корабле, не было слышно, и поражало ощущение полной тишины. Бриз был хорошим, такими же были и напитки, когда они уселись в кабине, где, конечно, все не могли разместиться. Так что Орлоффски стоял в проходе салона, ухмыляясь и держа бутылку джина и тоника. Хирург и его девушка лежали бок о бок — вернее, живот к животу — на палубе рядом с кабиной, тесно прижавшись друг к другу и что-то бормоча. Да, бриз был хорошим, напитки тоже хороши, а вот еда — паршивая. Консервы из тунца и консервы колбасного фарша — хочешь выбирай, хочешь ешь вместе, да еще и хлеб сильно измяли. И банка горчицы. Гранта все это не очень раздражало, даже веселило. Очень веселило. Он давно привык к лагерной жизни, он ведь старый моряк (хотя практически и не знал ни парусов, ни навигации), им овладело обжорство, и на прекрасном морском воздухе он ел, как свинья. Но дам это не очень устроило. Кроме Кэти Файнер, которая, кажется, не возражала против того, что она ела и пила, стоя рядом с Бонхэмом. Легкое жалобное бормотание со стороны Лаки (типа: «Иисусе, есть это?»), Ирмы и девушки хирурга вынудили Бонхэма сказать, что Орлоффски не умеет готовить, но на этой стадии плавания он не может передать ему штурвал, спуститься вниз и поджарить мясо. А вот завтра, когда они пристанут к берегу, он угостит их свежей рыбкой, которую он умеет готовить несравненно. Это заявление, сделанное новым властным тоном, прекратило поток жалоб.
Но неприятности начались не с еды, ее еще можно было переварить (если можно так выразиться). Началось со спальных мест. Через пару часов возбуждение у большинства улеглось (но не у Гранта). Орлоффски и хирург давным-давно натянули паруса, и ничего не оставалось делать, как только сидеть, смотреть на тускло освещенный компас, слушать плеск воды, хлопанье снастей и шум ветра в парусах и смотреть на звезды. Гранту этого хватало, а другим, даже Бену, нет. И когда возбуждение от отъезда и моря улеглось, они решили ложиться. Именно в этот момент выявились отвратительные условия внутри судна. Жуть этих условий слагалась из нескольких факторов.
Когда возникают неприятности, какими бы они ни были, а они возникают неизбежно, то корабль ни при чем, и погода ни при чем, как и море, — всегда виноваты люди. Во всяком случае, в этом путешествии ни разу виной не были посторонние условия, только люди.
Во-первых, хирург и его девушка решили спать на палубе. Лаки и Гранту
Фактически все, у кого есть мозги, должны были бы предпочесть палубу — конечно, пока нет дождя. Внизу пахло краской, вообще неудобно, и нигде не было заметно следов чистки и покраски, о которых так много говорил Бонхэм. Две стенки салона, кажется, были покрашены, но во всех остальных местах была та же облупившаяся краска и потрескавшийся лак. Матрацы следовали проветрить, наверняка это и было сделано, но запах остался. Простыней не было. Так что приходилось спать на запятнанных покрывалах под одним одеялом. Грант плевать на это хотел, а вот Ирма, Лаки, и даже Бен...
Он спустился вместе с ними, когда они все-таки решили идти вниз, и изо всех сил помогал им устраиваться. Он уже сказал Лаки, что хочет пробыть всю ночь наверху с Бонхэмом, и Лаки, кажется, все поняла и не возражала, хотя ей это явно не понравилось. Здесь, внизу, он отметил с улыбкой, как хорошо, что он остается наверху, она хоть как-то сумеет поспать в этой узкой постели. Лаки понюхала затхлый, пропитанный запахом краски воздух.
— Только бы заснуть, — сказала она, а потом добавила: — Эх вы, герои.
Грант неожиданно ощутил неясный, но острый укол гнева, но подавил его, не успев заговорить. Он повернулся уходить.
— Не уходи, — попросила Лаки. — Побудь минутку со мной.
Он присел на край кровати. Через секунду Лаки взяла его за руку. И тут же притянула к себе. Он вытянулся рядом с ней.
— Обними меня, — прошептала она. Он обнял ее. — Я боюсь плыть на этой проклятой лодке, — помолчав, сказала она. И потом прошептала: — Люби меня. Пожалуйста, люби меня.
— Я правда тебя люблю, — сказал он.
— На этой проклятой лодке мы ничего не сможем сделать. Все все слышат. В сортир даже не сходишь. Противно все это. Ты только послушай тех, наверху! — Они помолчали, слушая равномерные удары с носовой палубы. — Обними меня еще, — прошептала Лаки.
Он прижал ее и ощутил, что возбуждается, твердеет. Неожиданно он подумал о маленьком ямайском доме, где они жили рядом с Бонхэмом. Из-за тонких стен они тоже вынуждены были шептаться и заниматься любовью потихоньку. Неожиданно ему захотелось заплакать. По-настоящему всхлипнуть. Он вынужден был кашлянуть и сглотнуть. Лаки поцеловала его в щеку. Она ничего не заметила.
— Ну, теперь иди, — сказала она и оттолкнула Рона. — Возвращайся на палубу.
При выходе на палубу он остановился на маленькой лестнице, оперся руками о стены и поднял взгляд к небу, к звездам. Она полностью изменилась. И так внезапно. Но почему, почему?ПОЧЕМУ? Почемутак внезапно. Снова возник безликий призрак, голый, с колоссальным болтом. Теперь он был убежден, что она это сделала. По-настоящему, и пытается скрыть. Как он сможет простить ее когда-нибудь?