Не страшись урагана любви
Шрифт:
Бонхэм времени не терял. На дне, в том месте, где тяжелый якорь упал в плотный ил, он продел трос в якорную цепь в десяти футах от дна, обратив на это внимание Гранта. Из другого конца сделал петлю, протянул трое: через петельку и плотно затянул ее вокруг правой руки у подмышки. Показав, чтобы Грант оставался здесь, он взял кольцо троса в левую руку, отпустил цепь и начал вытравливать трос. Он, обратив голову к Гранту, начал неподвижно уплывать вдаль, уносимый течением. Потом, почти на границе видимости Гранта, он остановился, поплыл влево, потом назад, потом вправо, похожий на огромный маятник странных горизонтальных часов, качающийся в плоскости горизонтального притяжения. Затем он исчез в мире разбавленного молока.
Грант смотрел на канат, держась за цепь и ощущая свою беспомощность и неопытность. Времени прошло в два раза больше, пока во мраке не появился
Это было до смешного легко. Расслабившись, он вытравливал свой канат и смотрел, как исчезли из вида Бонхэм и якорная цепь, Ему не нужно было искать по дуге, поскольку Бонхэм указал, что машина находится на самом конце каната левее к опорам моста. Когда он достиг конца каната, петля которого надежно стянулась у подмышки правой руки, он проплыл влево тридцать-тридцать пять футов и вот оно, в шести футах под ним. Невероятно. Машина слегка зарылась носом в ил, но она стояла, слегка наклонившись, на колесах. Два ярких пятна паутины на переднем стекле показывали места, куда ударились головами пассажиры. Уставившись на Машину, Грант перестал грести, и течение тут же начало сносить его к центру дуги. Когда он немного подгреб, снос прекратился, но чтобы вернуться, грести пришлось сильно. Он понял, что имел в виду Бонхэм, показывая, что оттуда работать нельзя. Он перестал грести и дал себя снести. Потом левой рукой он начал выбирать трос. Скоро из мрака появился Бонхэм и цепь. Бонхэм показал, что надо подниматься. Он, применяя технику и знания Бонхэма, прошел слепых шестьдесят футов вниз и вверх и тридцать пять футов в сторону и обратно, посмотрел на машину, затратив очень мало энергии. Он начал замерзать.
В лодке Бонхэм отдал распоряжения, а затем сел и расслабился, глубоко дыша, пока лодочник и люди у опор моста ставили лодку на нужное ему место. Орлоффски сменил им баллоны. Для операции они использовали большие одинарные баллоны, потому что здесь было мелко, но Бонхэм привез их несколько штук. «Нельзя все время заботиться о воздухе, когда работаешь».
В жарком воздухе, под солнцем мокрые костюмы вскоре стали неприятно жаркими. Окунувшись в воду и расстегнув молнии на рубашках, они снова вскарабкались в лодку, а Бонхэм вытащил бутылку джина.
— Что ты скажешь о погружении? — ухмыльнулся он. — Нравится?
— Не скажу, что очень уж нравится, — осторожно ответил Грант, — Эти люди там. И даже без них. Но до смешного легко, как ты это делаешь.
— Опыт, малыш, — ответил Бонхэм и подмигнул. Он выглядел очень довольным собой, крайне удовлетворенным своей работой, несмотря на трагический повод, ее вызвавший. — Нам везет, точно, — сказал он. — То, как она стоит. Не думаю, что придется использовать газовый резак. Некоторые так разбиваются, что становятся, как аккордеон. — Он замолчал и странно нахмурился. — Но я еще не решил, надо ли нам сначала достать тела или как. Ладно, посмотрим. Эй! — крикнул он лодочнику. — Примерно здесь! Вот так! Потихоньку спускай якорь!
А на мосту, как заметил Грант, толпа увеличилась. Он помахал Дугу и Ванде Лу, размахивавшей бутылкой.
— Гатова, шеф, — сказал лодочник.
— Ну? — спросил Бонхэм. — Пойдем?
Было бы можно сказать с определенной долей истины, что во второй раз Рону было легче идти, но это была бы не вся правда. Кое к чему он подготовился. Он больше знал, как действовать там, внизу. Он готов был встретиться с ограниченной молочной видимостью, готов был схватить медленно проплывающую якорную цепь. Но правда была в том, что когда Бонхэм сказал: «Ну? Пойдем?» — то ему снова не хотелось идти. Он уже был там, он это сделал, он видел машину. Он хотел бы отдохнуть на лаврах, остаться здесь и не возвращаться туда. Но он не мог найти не вызывающего ощущения жалкости способа сказать об этом Бонхэму, так что молча и по-идиотски пошел.
На этот раз тяжелый якорь опустился в пятнадцати-двадцати футах от машины. Они от цепи едва различали ее силуэт. Бонхэм рассчитал точно перемещение якоря. Вдобавок якорь был почти точно вверх по течению от машины, что крайне уменьшило необходимость плыть по дуге, чтобы двигаться вокруг машины. Они рядом друг с другом спокойно и легко дрейфовали к машине, вытравливая канаты. На этот раз Бонхэм закрепил канаты ближе к якорю, так что теперь они оказались на уровне окон машины.
Стекло со
Прошло, должно быть, несколько секунд, пока он глазел на нее сквозь маску, медленно дыша через поющий регулятор, но ему это показалось очень долгим. Она явно была мертва. Как и мужчина. Откуда-то появилась маленькая рыбка, предчувствуя легкую добычу, но потом, ощутив присутствие большей, чем она, жизни, умчалась. Бонхэм, видевший это с другой стороны, проплыл над машиной, показывая, что сначала хочет вынуть тела, и велел Гранту поплыть и взять подъемный и сигнальный канаты, которые они прихватили с собой на этот раз и оставили у якоря. Грант сделал движение, как бы разбивая стекло со своей стороны, но Бонхэм покачал головой и поднял палец. Стекло на его стороне опущено, проинформировал он жестами. И снова показал, чтобы Грант отправлялся за канатом.
Грант уплыл, подтягивая трос против течения. Он отстегнул лишний канат от якоря. Отсюда автомобиль был почти не виден в серой воде. Бонхэма и вовсе не разглядишь. Грант ощутил острый приступ одиночества и неожиданно понял, что замерз. Он припомнил, что если бы он не пошел, Бонхэм все сделал бы сам, как и всегда. Дернув три раза, что значило — ослабить трос, он обернул канат вокруг руки и дал отнести себя назад, восхищаясь Бонхэмом все больше и больше.
Бонхэм ухитрился раскрыть дверь со стороны водителя и втиснулся так, что мог взяться за мужчину. Но дверь мешала. Грант с восхищением наблюдал за ним и тут же заторопился помочь. Течение, как очень сильный ветер или как притяжение, как если бы машина висела на укрепленной за передний бампер цепи, мягко, но непрерывно захлопывала дверь. Чтобы вылезти с телом, он все время терпеливо ее отталкивал, чуть вылезал, пока она снова не прижимала его. Почему он не подождал Гранта? Грант не знал. Но как бы там ни было, с его помощью дело пошло быстрее. Слегка вытравив канат, он ухватился за дверь и подтянулся на канате, чтобы дверь широко раскрылась. Энергично кивнув ему и подняв руку, на которой пальцы образовали кружок: «Хорошо! О'кей!» — Бонхэм начал вылезать с телом в руках.
Уже снаружи он крест-накрест обхватил тело руками, как телохранитель, чтобы течение не унесло его, взял канат и крепко обвязал его под мышками трупа. Затем он четырежды дернул канат, и мертвый ямаец, широко расставив руки, выглядя до смешного беспомощным, медленно поплыл вверх под тупым углом, как мертвая душа, поднимающаяся в тускло-молочные небеса. В десяти футах над ними он потускнел, а затем растворился во мраке.
Одно внизу, — подумал Грант. Он был рад, что не нужно прикасаться к нему. И одно осталось. Но потом Бонхэм сделал непонятную вещь. Он влез обратно на переднее сиденье, что было опасно, прижавшись к рулевому колесу — и вместо того, чтобы попытаться взять ее и вытащить, он начал толстыми пальцами тщательно и аккуратно надевать трусики на тело мертвой ямаитянки. Сейчас все его тело, кроме торчавших из почти закрытой двери машины ног с длинными профессиональными ластами, влезло на переднее сиденье машины.
Грант заметил, когда держал раскрытой дверь машины, что трусики исчезли с того места, где они плавали в футе над головой мужчины. А позднее, когда он отпустил дверь и передал Бонхэму канат, то увидел их заткнутыми за свинцовый пояс ныряльщика. Белые, они очень бросались в глаза. Но напряжение от работы и одного только пребывания здесь не дали времени подумать об этом. Возможно, Бонхэм хотел сохранить их в качестве отвратительного сувенира? Но сейчас он едва верил своим глазам, когда смотрел через окно машины. Он подплыл к переднему стеклу и смотрел между двух пятен паутины трещин. Ради господа Бога, для чего он это делает?