Не теряя времени. Книжник
Шрифт:
— …! — выдохнул Бен, а она улыбнулась.
Фонтанна уже опять надела платье, а Бен, хоть и стучал зубами, но никак не мог отвести от нее глаз.
— Одевайся, Балу, а то простудишься насмерть.
Бен послушно оделся, и они ушли с площадки.
Холодная вода взбодрила, освежила их, в них будто засияло новое утро, для них начался новый день, в который они вступали вместе: оба, в ногу, одной дорогой.
Итак, они снова шагали.
— Стало лучше, — сказала Фонтанна. — И так-то было хорошо, но теперь еще лучше.
— Сказать
— Давай.
— Про ваши босоножки.
— Интересно! — Фонтанна засмеялась.
А Бену вдруг показалось, что он знает, чем хочет заниматься в жизни: смешить Фонтанну.
— Эти ваши медузы… — начал он.
— Мои медузы… ну и что?
— Они как Медуза Горгона — посмотришь и окаменеешь.
Фонтанна улыбнулась.
Не шутке, а автору шутки. Бену.
Улыбка была наградой остроумию Бена, храбрости Бена, усилию, которого стоила ему эта шутка (в общем-то довольно плоская и банальная), а главное, его порыву — придумать и сказать, — и все затем, чтобы Фонтанна улыбнулась.
Она и улыбнулась и сказала:
— Продавщица не знала, почему они так называются. Хозяин лавки говорил — потому что пластик прозрачный, как медуза. Но ей казалось, это все не то.
— Конечно, ерунда! — поддакнул Бен.
— Фигня! — фыркнула Фонтанна.
— Чушь собачья! — расхохотался Бен.
Бен с Фонтанной гуляли по улицам. В том городишке без конца и края, кроме них, жило еще немало народа, но все боялись заблудиться и всё больше отсиживались в ресторанах, магазинах и конторах, шедших по обеим сторонам тех самых улиц.
Поэтому прохожих не было — одни они.
И вдруг Фонтанна замерла и повернулась к Бену. Ее трясло, в глазах зажегся блеск, рот приоткрылся. Она схватилась за живот и выпалила:
— ХОЧУ ЕСТЬ!
Как ни развеселился Бен и как его ни подмывало острить и дальше, он мгновенно понял, что голод Фонтанны — штука не шуточная.
— Сейчас! — бросил он и бросился сам, напропалую, добывать еду, чтобы ее насытить.
Учуяв жареную курицу, Фонтанна, сидевшая с поникшей головой на тротуаре, встрепенулась и метнула в Бена — он спешил к ней с противоположного — улыбку… такую, что у Бена до сих пор остался след да и сама она немало удивилась.
Эта была не такая улыбка, какой она привыкла улыбаться, и не такая, какую явление жареной курицы обычно вызывало на ее лице. Фонтанне показалось, что ее произвели какие-то другие мышцы, которые вдруг специально выросли, в награду и в благодарность Бену.
Такая улыбка подкосит вас на полном ходу, заставит плюхнуться на землю и залиться слезами от счастья. И Бен едва-едва все это не проделал, но все же у него хватило стойкости выдержать улыбку с честью. Здравый смысл подсказал ему, что вряд ли Фонтанне понравится, если он усядется посреди улицы и разрыдается.
Тем более, когда
Не замедляя шага, он весь открылся, так широко, как только мог, чтобы Фонтаннина улыбка попала ему внутрь и там, внутри, осталась, не причинив ущерба ничему вокруг.
Потом, опять замкнувшись, он подошел к Фонтанне и сказал:
— На вот… это тебе, моя птичка.
Они сидели рядышком на тротуаре и закусывали жареной курицей.
Фонтанна уплетала с наслаждением, а Бен смотрел на нее во все глаза. Сам он обычно ел спокойно, без эмоций, только ради насыщения, а вид Фонтанны, пожирающей курятину, настолько захватил его, что он и вовсе забыл о еде.
То было воодушевляющее действо, казалось, даже курица была в восторге от того, что принимала в нем участие, она так и порхала в руках у Фонтанны и с радостным трепетом попадала ей в рот.
Для девушки все это было не в новинку, и ей приходилось подстегивать Бена:
— Ешь, ешь, Балу, тебе надо есть.
Уже потом Фонтанна рассказала Бену, что так у нее было с детства, между ней и пищей всегда существовала некая живая связь, она сама не понимала, что это такое, родителей же эта аномалия тревожила.
— Однажды за обедом с блюда спрыгнула редиска и покатилась по столу точнехонько ко мне. Мама расплакалась, а я… я слопала редиску.
— Ну, правильно, а что же оставалось делать!
— Вот и я так подумала.
— Она, наверно, умерла счастливой.
— Да мама вроде бы еще жива.
— Я про редиску.
— А-а! — Фонтанна улыбнулась. — Редиска так и захрустела под зубами, как будто только этого и дожидалась!
Очень скоро от лежавшей между ними курицы, которая когда-то бегала, потом была убита, ощипана, зажарена, а потом ожила и встретила блаженную кончину во рту Фонтанны, остались только кости.
Бен тщательно и тщетно осмотрел их.
— Ничего больше нет, — сказал он.
— Бедная цыпа!
— Я не цыпа.
— Да? Ну ладно.
— Хотя… — засомневался Бен, — кто его знает…
Он встал и замахал локтями:
— Кудах-тах-тах!
Фонтанна рассмеялась. Она тоже вскочила и плотоядно щелкнула зубами:
— Ам!
— Нет-нет! Кудах-тах-тах! — Бен бросился бежать.
— Куда же ты, цыпа, постой! — закричала Фонтанна и погналась за ним.
Бен и Фонтанна бежали со всех ног, кружа и петляя, как придется.
И, наконец, один город знает, как очутились на той же улице, где встретились. Но к тому времени оба давно уже забыли, почему гонялись друг за другом, и обоим было наплевать — гонялись да и всё.
(Бомж протер глаза: мимо него лихо промчался Бен, и это противоречило его представлениям о злобных курильщиках. Следом за ним неслась как угорелая Фонтанна, и тут бомж одобрительно хмыкнул: дескать, известное дело, как поешь грейпфрутов, так и разбирает охота бегать… хотя сам он с места ни на сантиметр не сдвинулся.)