Не только про любовь
Шрифт:
– Но его это не спасло. Хрущева все равно сняли!
– А дело его живет. Государственную машину не так легко развернуть. Тем более что никто всерьез и не собирался ничего менять, – продолжил отец. – Была всего лишь подковерная борьба за власть. Хотели его сковырнуть – вот и нашли предлог.
– Так что, дядю Моню могут расстрелять?
– Уже нет. На его еврейское счастье ему повезло. Он умер в тюрьме.
– Печально.
– У него было больное сердце, – добавила мать. – Вот оно и не выдержало.
– А мы тут причем? Что они у
– Несуществующие сокровища умершего дяди Мони. Что тут непонятного? – пожала плечами мать. – Он-то уже ничего не может рассказать. Вот и ищут по всем друзьям и родственникам.
– Откуда вам все это стало известно? – удивился Сергей.
– То, что дядю Моню арестовали и он умер в тюрьме, отцу написала его сестра. А когда эти бравые ребята вломились к нам и потребовали выдать спрятанные ценности, все окончательно стало ясно.
– Вот куда идут казенные деньги. На поиски сокровищ, – зло пробурчал отец. – Лучше бы на эти деньги больницы строили. Или дороги ремонтировали. Государство бездарно растрачивает миллионы, но сажает за решетку каждого, кто недодал ему пять копеек.
– Что ты так нервничаешь? Ты думаешь, это тебе поможет? – пыталась успокоить его мать.
– Знаешь, летом сорок второго, под Ростовом, когда прорвались немецкие танки и меня со взводом ПТР оставили прикрывать отход наших, я так не нервничал, как теперь. А ведь там нас посылали на верную смерть.
– Страшно было? – спросил Сергей.
–Если человек провел на передовой хотя бы полгода и после этого уверяет, будто никогда не испытывал страха, и он не знает, как от испуга стучит сердце, – значит, он либо ненормальный, либо попросту врёт.
– Ты мне никогда не рассказывал. И что же произошло? – поинтересовался Сергей.
– Мы их задержали почти на сутки. Подбили шесть танков, и немцы отошли. Но и у нас из восемнадцати осталось только четверо, – отец махнул рукой. – Да кому это сейчас интересно? А ты еще хочешь поступать в юридический институт. Ты что, не видишь, что творится в стране?
– Вот поэтому я и хочу в юридический. Тираны и диктаторы приходят и уходят. А народ остается. В стране, рано или поздно, должна поменяться ситуация.
–Ты юный идеалист. А юность – это непрерывное опьянение идеалами. Лихорадка разума, – не выдержал отец. – Начитался своих книжек, где в конце всегда побеждает справедливость. В жизни такого, практически, никогда не бывает.
– И все же надо пытаться. Под лежачий камень вода не течет, – настаивал Сергей. – Вот ты скажи, – он перешел на другую тему, – ты всю войну был на передовой. И это при тиране Сталине. Вот за кого ты воевал? За Сталина?
– Это в кино воевали за Сталина. Я воевал за землю, где родился и где живет моя семья. За то, чтобы ты мог жить спокойно и задавать мне свои дурацкие вопросы, – разозлился отец.
– Извини. Я не хотел тебя обидеть. Но, вот видишь – ты и миллионы других проделали свою маленькую муравьиную работу, и когда это все сложилось – вы победили.
– Ты будешь Дон-Кихотом, сражающимся с ветряными мельницами, – усмехнулся отец.
– Ты только начинаешь жить. И кроме школы и стадиона ничего не знаешь. И ничего в жизни не понимаешь. Но время меняет все. Особенно мысли. А я уже многое повидал. И многое понимаю. Да вот жаль, с опозданием. Но я знаю – ты в юридический не поступишь. Не те сейчас времена.
– Вы бы заканчивали свои споры о том, как наводить порядок в стране. Лучше начните с малого – наведите порядок в квартире, – предложила мать.
Она уже давно занялась раскладыванием вещей по своим местам.
– А как рулить в стране, разберутся без вас. И даже не спросят.
Сергей с отцом принялись за уборку. Вернули шкаф и диван на прежние места, привинтили ножки к кровати. Сергей стал расставлять в книжный шкаф книги, разбросанные на полу. При этом он пытался отстаивать свою точку зрения.
– Вот это и плохо, – не соглашался он с матерью. – В нормальной стране власти обязаны спрашивать народ.
– Так это – в нормальной стране. Ты видел, чтоб у нас власть спрашивала народ? – горькая усмешка скользнула по лицу отца.
– А ты что, народ? – иронично спросила мать у Сергея. – Евреи всегда были гражданами второго сорта. Мы чужие в этой стране. Для того, чтобы тебя принимали за равного, нужно быть хотя бы на голову выше остальных. А ты, пока что, и голосовать не имеешь права.
– Мне уже совсем скоро будет восемнадцать. И на следующих выборах буду голосовать. И я тоже часть народа.
– И за кого ты, «часть народа», будешь голосовать? За единственного кандидата? – допытывалась мать.
– Это у них называется «выборы». Вот я, допустим, когда иду в гости, выбираю, какое платье мне надеть – зеленое или голубое. Если бы у меня было только одно платье, то и выбирать было бы нечего. Надела то, что есть и пошла. А на ваших выборах там, наверху, договариваются друг с другом в узком кругу и назначают сверху своего человека. Народ вообще не спрашивают. Ну и между кем и кем я должна выбирать, если кандидат всего один? Кому отдавать свой голос? А если у народа нет голоса – это заметно даже при пении гимна.
– Ну вот, сама видишь, сколько перемен должно произойти, чтоб жизнь стала нормальной, – не сдавался Сергей.
Закончив наводить порядок с книгами, он открыл свою спортивную сумку. И вдруг рассмеялся.
– Что случилось? – спросила мать.
– Я только сейчас вспомнил про сумку. И эти рыцари плаща и кинжала тоже про нее забыли и не проверили, что внутри. Вот тебе и профессионалы. А если бы она была набита деньгами и бриллиантами.
– Дай Бог! – произнесла мать на идиш и рассмеялась.