Не убий: Повести; На ловца и зверь бежит: Рассказы
Шрифт:
— Да потому, что он совсем разложился, пьянствует, не уважает семью, иронизирует над многими партийными решениями. Когда было постановление ЦК ВКП(б) о чутком отношении к членам партии, Богданов заявил: «Вот, проводили кампанию исключения и репрессий, а теперь будем проводить кампанию раскаяния в своих ошибках и восстановления».
— Где и кому он говорил это?
— Да прямо за столом, за обедом… — Леонид удивился наивному, как он решил, вопросу следователя, но тут же осекся, напоровшись на холодный взгляд прищуренных глаз.
— Что мешало вам заявить органам госбезопасности еще тогда, когда Богданов впервые
— Да ведь родственник все же, — залепетал парень, — муж сестры. Да и привыкли, знаете ли, к его пустым словам. Не обращали особого внимания.
— Вот, вот, — подхватил Лаптев, — попустительствовали и тем самым покрывали врага народа. А может быть, вы были с ним солидарны?
Испарина выступила на лбу и верхней губе Леонида. Он сорвал очки, платком вытер лицо. Забыв протереть очки, вновь надел их и умоляюще взглянул на Лаптева:
— Товарищ следователь, все наша расхлябанность интеллигентская. Как можно на своего зятя, — кого-то передразнил он, — доносы писать?.. Вот и дождались таких вопросов. Поверьте, мы все возмущены болтовней Павла и его приятеля и раскаиваемся, что не были принципиальны и своевременно не сообщили органам.
Сержант удовлетворенно кивнул и продолжал допрос:
— Уточните, что еще, как вы справедливо заметили, болтал Богданов?
Студент облегченно вздохнул. Кажется, удалось не разгневать следователя — очередной вопрос был задан будничным, вполголоса, тоном.
— А еще он в период выборов в местные советы говорил: «Зачем раздувать кадило, проводить всю эту агитацию, пускать пыль в глаза под видом соблюдения демократии, ведь все и так знают, что это ложь и мишура. Все равно будут выбраны те, которые уже назначены. А попробуй не выбери!» Когда он шел в кружок партучебы, где был пропагандистом, язвил: «Все показуха. Иду служить акафист».
После издания Указа о запрещении самовольных уходов с предприятий и о переходе на восьмичасовой рабочий день, а также обсуждая репрессии, — Левантовский запнулся и с тревогой взглянул на Лаптева, но тот невозмутимо записывал его слова, — Павел говорил: «Скоро у нас не останется простых смертных, а будут одни орденоносцы, заключенные и штрафные». И добавлял: «Никому из наших вождей верить нельзя, так как с ними может случиться то же, что с Косиором, Ежовым и другими».
Лаптев дописывал уже третий лист протокола, а студент все рассказывал и рассказывал то, что слышал от Богданова, от отца и сестры, а потом спросил:
— Интересует ли он вас как производственник?
Получив подтверждение, довольный своей инициативой и осведомленностью, вкладывая в свой тон максимум осуждения, Левантовский продолжал:
— К своим служебным обязанностям Богданов подходил формально, работал под страхом ответственности, выражаясь его словами: «лишь бы не посадили». В работе избегал производственного риска, перестраховывался, хотя это было вредно для государства.
— И пример какой-нибудь скажете?
— Пожалуйста. Он сам рассказывал такой случай. Как начальник инспекции, Богданов должен согласовать программу сдаточных испытаний двигателя на заводе «Русский дизель». Причем по его же словам, несмотря на Общесоюзный стандарт и протест завода о том, что работа двигателя при сдаче на стенде предусматривает порядка 15 часов испытаний, он потребовал испытания
— Ну, и чем это закончилось?
— По настоянию Городского комитета партии Богданову было предложено пересмотреть программу в сторону уменьшения количества часов. Но и по вновь согласованной программе он настоял на завышенном испытании, примерно до 60 часов. Это похоже на вредительство.
— Вы разбираетесь в двигателях?
— Да, конечно, учусь этому делу в институте. Поэтому у нас часто были с Богдановым беседы на профессиональные темы. Надо отдать ему должное, специалист он квалифицированный.
Закончив в августе 1940 года допросы Левантовских, старший оперуполномоченный сержант госбезопасности Лаптев не стал вызывать к себе ни Богданова, ни Черкасова, не ставил он вопроса и об аресте обоих, считая, что показаний агрессивно настроенных родственников против Богданова недостаточно. Богданов, вероятно, что-то подтвердит, но главное — контрреволюционную и антисоветскую агитацию будет отрицать. По имеющимся данным, он человек не глупый и прекрасно понимает, чем все это грозит.
О своих сомнениях Лаптев доложил следователю того же отдела младшему лейтенанту Губареву. Тот взял материалы дела, изучил их за ночь и согласился с сержантом, что свидетели обвинения не совсем объективны, а значит и ненадежны. Если проводить очные ставки, то не исключено, что Богданов сможет загнать их в тупик и свести все к личным счетам. Губарев поручил Лаптеву усилить оперативную работу, продолжать собирать сведения об образе жизни Богданова и Черкасова, установить негласное наблюдение за ними, за их перепиской, проверить круг знакомых. Поскольку сигналов в управление и в отдел больше не поступало, работа по разоблачению связей Богданова и Черкасова велась вяло, да и другие проблемы навалились на Лаптева и Губарева.
В декабре их обоих вызвал начальник отдела Клецко. Крупный, с гладко выбритой круглой головой, он заполнял собой весь кабинет. Рокочущий бас был под стать его огромному телу. Молодые сотрудники робели перед своим начальником и без нужды к нему не показывались, а уж вызов ничего хорошего не предвещал. Клецко сидел за столом неподвижно, углубившись в чтение каких-то бумаг, когда вошли Лаптев и Губарев и доложили о своем прибытии. Скрипнув деревянным полукреслом, не поднимая головы и глядя на них набычившись, поверх очков, Клецко спросил:
— Сколько еще вам надо времени, чтобы покончить с делом Богданова и Черкасова, с этой сволочью конторской, а?!
Румянец посерел на бледном лице сержанта. Он быстро взглянул на Губарева, состояние того было не лучше.
— Я вас спрашиваю, сколько? Слюни распустили? Мальчишки, занимаетесь серьезным делом, так соответствуйте своему положению! Вы что, не знаете, насколько серьезно международное положение, война идет, а у нас под боком пораженцы процветают! Что молчите?!
— Товарищ капитан, — тихо произнес Губарев, — мы думали…