Не убий: Повести; На ловца и зверь бежит: Рассказы
Шрифт:
— Ваши показания противоречат показаниям Левантовского Гаврилы Васильевича и Левантовского Леонида по всем позициям ваших объяснений.
— Можно взглянуть на их подписи?
— Вам предъявляются показания Левантовских, — объявил следователь, сделав об этом запись в протоколе.
Богданов долго читал показания свидетелей, удостоверенные их личными подписями, прерывая чтение возмущенными восклицаниями: «Да что же это такое!», «Какая ложь!», негодующе качая головой, саркастически усмехаясь и окончив чтение, брезгливо отодвинул от себя бумаги:
— И этому будут
— Да вы же сами почти все подтвердили.
— Что я подтвердил?! — в запале закричал Богданов. — То, что были беседы на житейские темы, а мне-то приписывают антисоветчину! Как можно, оказывается, извратить самые обычные слова! Вызовите Аннушку, она скажет, как было на самом деле!
Губарев оживился и быстро спросил:
— Она не способна на ложные показания?
Богданов, успокоившись, тихо ответил:
— Мы любим друг друга. В последние года полтора, правда, она находится под влиянием отца и брата, но черное назвать белым… Нет, на это Анна не способна.
Богданов, говоря о жене, почувствовал, как у него потеплело на душе от того чувства, которое он сохранил на протяжении шестилетнего супружества. Свой брак он считал счастливым. Познакомились они довольно банально — в кино. Разговорились, он проводил девушку до дома, а потом почти целый год они встречались не реже двух раз в неделю. Сорокалетний Богданов боготворил молодую, красивую Анюту, вел себя сдержанно, боясь ее обидеть неловким словом или жестом. Он долго сомневался в возможности брака между ними, понимая, что большая разница в возрасте в дальнейшем может сказаться на их отношениях.
Анне льстило ухаживание взрослого, сильного мужчины, который полностью соответствовал ее идеальным представлениям о мужчине-защитнике, мужчине-опоре. Его твердость, серьезность и выдержка, его волевое лицо импонировали ей. Она часто ловила взгляды встречных женщин, которые они украдкой бросали на ее спутника. Кроме того, с ним было интересно проводить время, так как это был эрудированный, культурный человек. Она влюбилась в него не сразу. Только через несколько месяцев она поняла, что ей его не хватает ежедневно и что никто другой ей не нужен.
Ворчание отца на безродность Богданова, продолжавшего жить в служебной комнате, прекратилось, когда в 1934 году его назначили начальником инспекции водного транспорта. Они поженились. Семейная жизнь протекала без особых проблем. Порой возникали трудные разговоры — он хотел ребенка, а она возражала, что еще молода и ей надо закончить учебу в институте. Богданов смирился и против воли жены не шел. У каждого сохранился свой круг общения, в этом они друг друга не стесняли. В спорах мужа с отцом и братом она всегда принимала сторону Богданова, гордясь его умом.
В 1940 году, однако, у Анны появились признаки охлаждения к мужу, которым Богданов не придал особого значения, так как настроение жены менялось нередко и раньше, а он полагал, что все, что зависит от него, он сделает. Богданов не подозревал, что за Анной стал ухаживать импозантный тридцатилетний Дорошевич, начальник отдела по месту работы жены. Не скупясь на комплименты и на всяческие проявления восхищения, он соблазнял
Как-то в ее присутствии случилась очередная дискуссия за обеденным столом, когда подвыпивший Богданов и Черкасов заспорили с Гаврилой Васильевичем о недостатках в снабжении населения товарами, об угрозе войны и оснащенности нашей армии.
Анна долго колебалась, но после очередной ссоры с мужем написала письмо в горком партии, изложив высказывания Богданова, а заодно и Черкасова таким образом, чтобы ими заинтересовались соответствующие органы.
Богданов не знал и не мог знать об этом. Думая о жене, он не сомневался в ее преданности и любви.
— Ну, что ж, — прервав мысли Богданова о жене, сказал следователь, — ваша жена допрошена, и она дала аналогичные показания, изобличающие вас в контрреволюционной пропаганде.
— Что-о-о?! — от неожиданности у Богданова перехватило дыхание.
Довольный произведенным на подследственного эффектом, следователь сухо сказал:
— Вы прекрасно слышали, что.
— Вы сказали, что Анна меня изобличает?! — выдохнул Богданов, но тут же успокоился и махнул рукой на Губарева, как на человека, который неумно пошутил. — Да нет. На пушку берете. Как это жена может дать такие показания? Абсурд! Такого быть не может.
— Тем не менее это факт.
Богданов, резко наклонясь вперед, ударился грудью о стол и закричал:
— Покажите, не верю!
Губарев, поправив сдвинувшийся стол, посмотрел прямо в глаза Богданову, и тот вдруг увидел в глазах следователя сочувствие. Богданов понял, что слова следователя — правда.
— Дайте посмотреть, — упавшим голосом попросил он.
Следователь полистал страницы, вытащил из стопки бумаг несколько листов и положил перед Богдановым.
Тот впился глазами в ровные строки чужого почерка. Его не покидала надежда, что все это прием следователя, которому нужно получить от него соответствующие показания. Увидев незнакомый почерк, он хотел было радостно воскликнуть: «ага, что я говорил!», но внизу каждой страницы чернела знакомая четкая подпись Анны, а в конце протокола были слова, написанные ее рукой «с моих слов записано верно и мною прочитано».
Словно сквозь запотевшее стекло, читал Богданов показания жены: о том, что он говорил о запрещении абортов, о кабальных законах 1940 года, о тяжелом положении мужика на селе, о восхвалении Троцкого и Зиновьева, о его пораженчестве, преклонении перед военной мощью Германии, о желании выйти из рядов ВКП(б).
Он не заметил, что следователь предъявил ему не весь протокол, в нем отсутствовал первый лист, где было записано о заявлении Левантовской в горком партии по поводу его контрреволюционной пропаганды. Когда Богданов кончил читать, лицо его было совсем серым. Он безвольно привалился к спинке стула и сказал: