Не уходи. Останься
Шрифт:
Не сейчас. Нельзя вспоминать. Чувства- это непозволительная роскошь в ее ситуации, но разве им есть дело до ее желаний?
Она бы хотела уметь ими управлять, повелевать. Но это нереально. Можно их запереть, спрятаться от них, отвернуться. Но не управлять.
Смотрела на свою правую ладонь, а видела только два кольца. На большом и безымянном. Так и не сумела их снять, не нашла в себе сил.
У нее не было свадьбы. Торжественной росписи. Венчания. Ее просто привезли в ювелирный, ткнули на два кольца из белого золота
Одно кольцо на ее пальце, другое на его.
Вот и вся свадьба.
Ибрагим сделал ее своей только на островах. Когда остались совсем одни. Впервые поцеловал. Жадно. Страстно. Наказывая за то представление. Наказывал за то, что посмела даже не раздеться (она и не собиралась), а просто не надеть белье под футболку.
Заметил и озверел.
Ей не обещали вечной любви. О ней вообще речь не шла. Но поклялись быть верным, и быть рядом.
Она же поклялась всегда принимать его таким, какой он есть. И никогда его не покидать.
Что ж, оба не сдержали клятв. Хоть и старались. И даже любовь на грани с одержимостью, стала взаимной со временем.
Иногда ей хотелось повернуть все вспять. Забыть. Никогда не любить. Жить по-другому. Но это невозможно, поэтому имеем то, что имеем.
Пора отпустить. Прошлого не вернуть. Не изменить и не отстроить заново. Все сгорело. Изменилось. Ее чувства- не птица феникс, из пепла не восстанут. Но и не прошли. До конца не сгорели. Так и остались обугленными, хоть и живыми. Причиняли боль. Дурманили разум, жаждой обладать, касаться, чувствовать другое тело под руками, губами. Ощущать кожей. Вдыхать запах. Тоской накатывали, сбивали дыхание. И все с привкусом боли.
Она не любила, но и возненавидеть не смогла.
***
Вода за дверью перестала шуметь и вот-вот Дима должна была выйти из душа. А Игорь так и сидел, неподвижной статуей. Сгорбившийся. Болью пронизан каждый вдох.
И папка с фотографиями в руках дрожит.
Теперь многое стало понятным. Мог бы и догадаться. И догадывался, но поверить не мог, отказывался. Малодушно прятался от реальности.
А теперь уже не спрячешься, потому что увидел все своими глазами. И желал бы забыть, да не мог.
Внутри все давило, горело, жгло и клокотало. Кислота по венам, артериям, и казалось, что и тела то нет уже, но было. И руки продолжали дрожать.
Тихо открывается дверь. Босые ступни, крохотные пальчики ног. Поднял взгляд выше. Закутанная в полотенце, бледная, губы искусанные, а в глазах… Теперь- то он мог, наконец, распознать, что пряталось за этими равнодушными холодными глазами.
Горе от потери. Боль от утраты.
Не разбитое сердце женщины. А матери.
Папка выпала из его рук и фотографии рассыпались по полу.
Там была красивая молодая женщина. Темный брючный костюм, светлая рубашка, неизменная кобура, но наплечная, а не на пояснице. Идет рядом с мужчиной. Держит его за руку, а второй прикрывает округлившийся
И то, как бережно, тонкой ладошкой прикрыт живот, говорит о многом. Главное, что ребенок желанный, долгожданный, и его уже любят. Мужчина тоже тянется свободной рукой к животу, фотограф успел поймать этот момент.
Если бы Игорь мог, он бы отвернулся от этого снимка. Он бы не смотрел. Не видел бы этот счастливый взгляд Сургута и Димы.
Он бы хотел это все забыть.
Думал, она мстит за разрушенную семью, а оказалось…, что это Мать мстит за смерть своего ребенка.
Дата на фотографии врезалась в его память. За два дня до того, как к нему ворвался Дрозд и попросил людей на пару дней. А потом, когда приехал, пил, не просыхая, неделю. И только и говорил, что не успел. «Я не успел, вот так-то, не успел»
***
Дима застыла и смотрела, не отрываясь. На фото. На момент, вырезанный из жизни. Он не мог передать той духоты, что тогда испытывала. Жаркой и удушающей. Пота, струившегося по спине. Ног, которые отекали с каждым днем все больше, и ходить становилось тяжело. Поясницу ломило, грудь болела.
У нее был поздний токсикоз, и она только-только начала набирать нормальный вес, но ребенок был в порядке.
Она, несмотря на все трудности, была счастлива.
Ее маленький мальчик, ее малыш толкался. Сильно и требовательно, требуя внимания от своих родителей.
Она много читала про беременность, когда и что ребенок начинает чувствовать в утробе матери. Различает касания отца, мамы. Как воспринимает разные звуки. Как реагирует на болевые ощущения. Все читала. И все знала.
Ее сын толкался в тот момент, и она просила Ибрагима его утихомирить, иначе она описается по дороге, от таких танцев на ее мочевом пузыре.
Ибрагим что-то смешное сказал, она улыбалась, и прикоснулся к животу, ожидая, когда сын с ним поздоровается.
Женаты были несколько лет. И детей планировали, но не так быстро. Об аборте речи не шло никогда, но нужно было обезопасить все так, как никогда прежде.
Она не бросала работу, носила при себе оружие и стала немного параноиком.
Ибрагим тоже в какой-то степени, но он мужчина, не мог ощущать той связи с сыном, которая была у нее.
Они были счастливы вместе, и ждали, через месяц, появление сына на свет.
А вышло так, как вышло.
Он сказал «не лезь в мои дела», и снова схватился с торговцами наркотой, которые опять пришли в его регион. Забыл, что больше не один. Что есть слабое место, по которому такие мрази, как они, любят бить.
И она забыла.
А цена за ошибку оказалась неподъемной.
Вот и все.
А когда очнулась, скованная цепями, ее ребенка уже не было. Была боль от швов и мерзкая улыбочка той мрази, который рассказывал, что они сделают с ее сыном, а потом и с ней самой.