Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

Чиндяйкин Николай Дмитриевич

6 февраля выехали (в 19.45) поездом во Псков (студия «Уран»).

Утром во Пскове — завтрак в гостинице, короткая экс­курсия по музею. На автобусе 2 часа до Пушкинских Гор.

Мороз и солнце...

Невероятно красивая погода... божественной белизны и солнечности снег. Холодно. Очень. Все счастливы... сама поездка сказочна.

Хотели играть в имении Петровское. Чистый (стилистиче­ски) интерьер. Вечером 7-го (в 17.00) приехали в имение.

Температура в помещении минусовая!

Совещались: что же нам делать? Положение отчаянное. Шеф категорически отказывается играть в НКЦ (научно- культурном

центре), типа Дворца культуры. Решили, не­смотря на лютый холод, играть в Петровском. Провели репетицию двухчасовую. Окончили. Вернулись на турбазу, где мы жили. Там тоже холодно, правда, несравнимо с тем, как в Петровском. Ночью просыпался и думал — как быть. Утром, после завтрака, еще раз поехал в Петровское...

За ночь мороз усилился значительно. В усадьбе в зале -10! Принимаю решение играть в НКЦ. Попадаем в зал в НКЦ только в 13. Начало представления в 15.00. Два часа на подготовку.

Писал на видео. Шло 3.10. Много. Страшно жалел, что не нашел сил переломить шефа и сократить! Я сокращал, он возвращал. Поругались. В конце концов осталось, как он предложил. И это много. В целом прошло нормально. Но потери (зрительские) огромны.

С Божией помощью отыграли. Академики-пушкинисты в большинстве своем не выдержали, разошлись.

(Бойтесь пушкинистов.)

Вечером сауна!

Здорово!

Много маразма. Встреча с Ефремовым. Катастрофа. Что-то он рассказывал о своих «открытиях» пушкинских... На­пример, что Александр Сергеевич не идеологизирован (!). Великое, конечно, открытие на старости лет.

Какие-то конференции (записано на пленку).

Общение на этом фестивале определенно показало, насколько мы далеки от привычного театрального пространства. Например, наша встреча с Рецептером В.Э., о которой он сам ненавязчиво попросил, т. е. предложил нам встретиться, желая искренне поделиться своим опытом. Разговор, почти односторонний, получился странным. Он говорил о понятных, ясных и, конечно, правильных вещах: о первоначальной грамоте чтения стихотворного текста, о каких-то общих законах, почти музыкальных и т. п. Никто и не сомневается в правильности этих советов... все так, конечно, так... Но именно сущность, фундамент, метод изложения, то, как он говорил, «основное», что, по его же словам, так поразило и привлекло его в нашей работе, именно это и скрыто от опытного Рецептера навсегда. Невозможно рассказать ему об этом, невозможно и ему познать это... самому. Собственно беседа наша закончилась дружески и почти приятельски... Вот и хорошо.

февраль 1994 г.

Дом...

Какая неудобная тетрадь, писать просто невозможно, и, главное, никакого удовольствия.

А я люблю писать и делаю это с радостью только тогда, когда получаю удовольствие от самого процесса писания. Чтобы была хорошая бумага, блокнот, тетрадь, альбом, хорошая ручка, чтобы было уютно, чисто вокруг, удобный свет и одиночество.

Вот как сейчас (все, кроме тетради).

Раса в соседней комнате строчит на машинке швейной.

Я в своем новом крохотном кабинете. Еще не привык к этой комнате, еще какая-то не моя... Но... что уж... надо привыкать... теперь моя.

Переехали. Успокоились после первых дней столпотво­рения, связанного с переездом. Как-то разбросали вещи.

Более-менее... можно жить.

Еще много хлопот впереди с обустройством. Ремонт тоже, как говорят, стихийное бедствие. Надо бы поскорее начать этот злосчастный ремонт, чтобы скорее закончить.

Два дня был необыкновенный снегопад. Особенно вчера.

19 марта. Москва

«Уран». 18.30.

А.А. вернулся из Будапешта вчера вечером. Вечером же встретились на Поварской (с той же группой). Сегодня первая встреча с «моими» в «Уране». Собрались в каби­нете, хотя сейчас уже не так холодно, как еще несколько дней назад.

Настроение у всех доброе. «Сам» тоже непринужденный, весел... Общий такой разговор... кто что делает, что готово к показу... и т. д., прикинули расписание показов на эти дни по «Евгению Онегину».

Венгерский театр дореформенный... практика такая: актер нанимает режиссера (самый совершенный в этой структуре «Комеди Франсез»), он (актер) благодарен режиссеру за то, что сам работает (он не может играть без режиссера). Наи­более сильны для этой территории музыкальные жанры, и практика драматического театра исходит из этого. Скажем, из кабаре. На третий день актер оказывается на сцене и режиссер говорит, куда идти... в какую сторону.

Сейчас Ошер репетирует Пиранделло «Сегодня мы импровизируем». Ну как можно в такой системе репе­тировать Пиранделло... если он весь направлен противтакого театра...

Роли разрабатывают в процессе мизансценирования. Качество исключительно плохое. Нет никакого другого театра, кроме повествовательного.

Такой театр полностью зависит от публики, полностью!

Происходили же какие-то события театральные в мире... Но их как будто ничего не коснулось.

День премьеры является последним днем свидания ак­тера с режиссером. Это то, что меня просто возмутило...

Режиссер просто вычеркивается из сознания. Конечно, они могут «подарить» репетицию, но из сознания вычер­кивается.

Французский актер в любом случае не испытывает раб­ского комплекса ни перед режиссером, ни перед публикой. Никогда!

Венгерские актеры. При огромном собственном даро­вании всё абсолютно наоборот.

Художник, который постоянно ищет возбуждения для своего искусства в жизни, нуль в конечном счете.

Народ, мне показалось, неразвитый в религиозном от­ношении... Живут очень суетно... Бесконечно жалуются на отсутствие денег, работают на трех работах все актеры... По­нятно, о глубокой работе речи нет. Проявление персонажа только на уровне интриги, другого они не знают.

Такая вот ситуация. Даже на фоне поломанного русского театра.

17 апреля 1994 г., понедельник

23-29 апреля — Одесса, поездом туда и обратно. Кошмарно тяжело.

Доснялся у Игоря в этом самом «Вине из одуванчиков». Глупо все. Не нравится мне. Показывал мне предыдущий материал. Много хорошего, но веры никакой нет, что это может сложиться во что-то толковое.