Не уймусь, не свихнусь, не оглохну
Шрифт:
Без даты
А. А.:
— Знаешь, я чувствую себя, как если бы я — вода в стакане, с которым кто-то бежит по пересеченной местности. И я ничего не знаю, что со мной в следующую секунду случится...
— Понимаешь, совсем неуправляемый... меня это тревожит, Николай. — Я спрашиваю: это как-нибудь связано с качеством репетиций? — Да ни с чем не связано... ни с чем! Вот вышел из дома... и катастрофа, с любой мелочи может начаться.
— Мы ничего не сделали за месяц... ни-че-го. Ну, что винить актеров, что же, я не понимаю? Актеры
I декабря 1994 г.
Я подумал, что если пройду весь путь до конца с моим театром, с Анатолием... то потом буду спокоен и... как бы это сказать... удовлетворен, что ли...
Сезон решающий, хотя и не назван таковым вслух. Но факт появления сцены («Студия-1» должна уже 24 декабря освящаться) — очень значительный факт в нашей жизни... и дальше все станет очевидным, т. е. то ли обстоятельства против нас, или сами мы создаем именно такие обстоятельства.
А. А.:
— Правильно сказать, правильно себя поставить — это важно.
— Сложно... правильно поставить себя в отношении содержания и структуры и всегда это держать.
— Свет нужно сохранять, охранять и воспитывать не только в самом себе, но и друг в друге. Эта работа противоположна всему, понимаете, всему вокруг.
— Когда приходит мастерство, появляются проблемы. Как владеть воздухом сцены? Естественностью — при таких энергиях, приподнятости тона? Мы не хотим видеть людей покойных, обаятельных, ясно? Как? Как?
— Хорошо, господа. Будем прощаться. Мы встречаемся с вами 18-го числа, я вернусь. Аню отпускаю в Швецию, она обещала вернуться. (Все смеются.)
Это все писал в репзале, а теперь в метро. 00.12 на часах, жду поезда на «Боровицкой». Толю только что посадил на «Арбатской».
— Поеду собирать вещи, — сказал.
Обнялись, троекратно расцеловались.
— Я сердцем чувствую, — говорю, — что там (в Таормине) все будет хорошо, я уверен.
Он печально улыбается. Пришел поезд.
Он жутко расстроен последней репетицией.
Без даты
1995-1997
1995
Воскресенье. Утро. Утром дома.
Так все перемешалось... Надежды, уверенность, апатия, опустошенность настолько рядом, что, кажется, живешь этим в одно и то же время.
24-го декабря освятили «Студию-1», так теперь называется наш бывший подвал.
У меня нет никакойверы в то, что произойдет нечтои мы выпустим спектакль. Скорее предчувствие катастрофы. Произойдет нечто, и все рухнет.
Просто фантазии такие возникают, как сны, какие-то чужие люди входят в театр, начинают переделывать, перестраивать, возмущаются, зачем тут нагородили все это! И ломают, перестраивают, уничтожают.
Начинаю думать — а как же наши архивы, наши святыни? Тысячи пленок, фотографий, афиш и проч. и проч. и проч. Все летит по ветру, гибнет, исчезает.
Не только во сне такие катастрофы, иногда — даже чаще —
Мы нашей группой «Уран» переехали на Поварскую. Трудно «утрясались» на «новом» месте. Кое-как удалось свести все громадное расписание. Удивительно, в группе «М» сейчас шесть человек, в моей 14, вот вся труппа, ну, еще «Сирин», но помещений катастрофически не хватает.
Утром тренажи у всех.
Кое-как расходимся, «М» в «Студии 1», я в 3-й студии с 10 утра с «Сириным», с 11.30 с «Ураном».
Потом три концертмейстера одновременно работают, в это же время самостоятельные репетиции «Урана» и репетиции Васильева с группой «М» плюс Мари Тёречек (звезда венгерского театра и кино. фильм «Сорванец» помнят миллионы советских зрителей) - «Дядюшкин сон». С 18.00 или с 19.00 он переходит к нам и до 22.00 идет репетиция «Онегина».
12 февраля 1995 г.
Март и апрель работал с французской группой стажировки у нас. Вел тренинг 4 раза в неделю.
Группа как группа, молодые... никакие. 3-4 человека были неплохие (одна девочка из Австрии, Юта!). А так... любительство. Им очень нравилось, и все восторгало.
Без даты
1 мая начал репетиции с «Сириным» над «Плачем».
Как всегда, все у нас неожиданно и нервно.
Толя был в очередном нервном срыве, что-то там происходило, не помню уже, что... Короче, он хотел вообще отказаться от этого проекта, потом вдруг говорит (за несколько дней до 1 мая): «Николай, бери спектакль и делай сам, я не приду, у меня то и се, и вообще разрываюсь и просто не хочу, ни на одну репетицию я к ним не приду, делай все сам!» Ну, в таком духе был разговор.
До этого речь шла о другом, а именно: он проведет первые две недели репетиций (с 1-го по 14-е), а я потом буду «доводить» и покажу ему генеральную репетицию 22-го мая. Он — режиссер-постановщик, я — режиссер.
Вот такой был договор, и даже приказ какой-то Лихтенфельд издал.
Короче, я начал работать сам.
«Плач Иеремии». Репетиция
«Идею я дам», сказал. И действительно дал: положить в основу мизансцен древнееврейский алфавит. Идея как бы сама собой напрашивается, т. к. Иеремия четыре главы из пяти начинает с алефа и продолжает до тава, каждую новую песнь со следующей буквы алфавита, и так 22 песни в каждой главе, как и количество букв в алфавите.
Идея идеей, а делать работу с ходу было очень не просто. Начал с того, что раздобыл этот самый алфавит (далее древнееврейские буквы) и т. д., текст «Плача» на древнееврейском, всякие учебники и сидел дома, рисовал иероглифы. Рисование много дало. Почувствовал пластику, движение линии, объем. На планшете, в объеме все совершенно иначе, и потом переходы,т. е. чередование формы и хаоса.