Не уймусь, не свихнусь, не оглохну
Шрифт:
22-го, как и обещал, показал генеральную репетицию.
Толя очень воодушевился, наговорил мне кучу благодарностей и хороших слов, тут же решил шить костюмы (от чего раньше категорически отказывался) и вообще решил уже в июле играть это в Москве.
29 мая 1995 г.
Прилетели в Берлин 1-го. На автобусе попали в пробку, ехали 6 часов вместо 3-х. Репетиции «Иеремии» 5-го, б-го, 7-го (они подлетели 4-го).
Играли в Маgnikirchе 8-го, 9-го и 10-го. Начало в 21.30 и 10-го в 19.30.
Лучший спектакль — последний, 10-го. Все сложилось, что должно быть на этом этапе работы.
Т. два
Состояние у него было растерянное, сам не мог решиться репетировать, что-то шептал мне на ухо, чтобы я передал артистам и сделал с ними. Потом сказал, у меня много дел «вокруг», работай сам, и стал заниматься перестановкой зрительских мест и т. д.
Долго мучились с голубями и их мучили. Несколько раз отменяли эту мизансцену. Дело в том, что голубям слишком подрезали крылья, вернее даже однокрыло, и они как-то неловко падали на пол после того, как их подбрасывали актеры, попросту шмякались на пол. Делать это во время спектакля, конечно, никуда не годилось.
Тут проявился в Толе Мастер... Замучил актеров и голубей повторениями и нашел, что когда сразу22 (т. е. все) голубя подбрасываются и еще в то же время кто-нибудь из актеров бросаетпух, шмякание скрадывается, нормальная получается картинка. Так и сделали в конце концов. Что очень выгодно смотрелось в спектакле, и зрительские места добился, чтобы подняли,что тоже было правильно. Хотя немцы наотрез отказывались и говорили, что невозможно.
Прием был замечательный, и артисты мои, по-моему, воодушевились.
Пропускаю все «истерики» и «срывы», которых за это короткое время было предостаточно, и из театра он «уходил», и так «глупо и бессмысленно». Назначал световую репетицию и убегал с нее, поругавшись с Игорем П. и хлопнув дверью (храма!). Все было, конечно. И проблемы с певчими тоже были.
Короче, слава Богу! Все прошло.
1-й — хорошо.
2-й — вяло.
3-й — отлично.
Вчера сыграли 1-й пушкинский вечер («Моцарт и Сальери», два варианта, плюс «Фауст» Пушкина и Гёте). Шло представление 2 часа.
Все средне.
Кое-кто уходил.
Я стоял за камерой, и было легче. Так бы исстрадался.
Много недоумения вызывает и у русскоговорящих, а уж для не понимающих языка — шарада. Нет такого предмета, ткани игровой не возникает, которая стала бы предметом контакта между залом и сценой.
Ночью в холле гостиницы долго с ним говорили. Старался быть откровенным и говорил все, что думаю, но видеть, как человек страдает, и «резать» дальше по живому... может быть, даже неблагородно, хотя в профессиональном смысле необходимо.
Он был в очень тяжелом состоянии, советовался, что предпринять, как переделать композицию на сегодняшнее представление (может быть, ввести «Каменного гостя» с актерами из группы «М»?).
Составили несколько возможных вариантов. Сказал: «Еще подумаю, и ты подумай и утром мне позвони».
Утром я провел тренинг. Актеры были в хорошей форме, как ни странно.
Он стоял в соседнем холле, ожидая репетиции, там стойка бара, он пил чай, но бармена не было. Я подошел, он поздоровался и спросил, нет ли у меня случайно капельки коньяка, мне совсем плохо, говорит, не могу работать, все болит. Я попытался найти какие-то нейтральные и бодрые слова, но так, чтобы он не понял, что я его
Брауншвейг милый городишко. Чистый до ужаса. По траве зайцы бегают стадами. Трамваи ходят строго по расписанию, минута в минуту. Светофоры на каждом перекрестке отдельно для транспорта, отдельно для велосипедистов, отдельно для пешеходов... Все аккуратно стоят и ждут. А там, где вдруг нет светофора, все тормозят и упорно тебя пропускают.
Я в Москве на Цветном пробовал пропустить двух старушек. Потом пожалел. Они долго не могли понять, чего от них хотят и не хотели идти первыми, я показывал рукой, идите, мол, пожалуйста. Они смотрели то на меня, то друг на друга, сзади мне посигналили, и я поехал, и старушки наконец решились в это время и пошли. Я нажал на тормоза, сзади стали сигналить. В общем, нечего экспериментировать.
Брауншвейг. Коричневое молчание.
11-го посмотрел спектакль Роберто Лепажа «Семь течений реки Ота», театр из Квебека (Канада), этакая сага (сочиненная режиссером и труппой) из 7 частей. Длилось все 5 часов. Закончилось в час ночи. Немцы топали ногами от восторга, свистели и кричали.
О Лепаже сейчас говорят как о самом знаменитом из молодых (ему 37) режиссеров мира. Публике действительно это должно нравиться. Хороший товар (как мне сказала Барбара Леман, почему же критикио нем так хорошо пишут. Это нравится людям, сказал я, а критики тоже люди).
Что же он сделал? Соединил клиповое сознание со всеобщей любовью к «мыльным операм». Соединил, надо сказать, мастерски. Чисто постановочная работа. Труппа откровенно слабая, местами уродливая, но ей отведено столько места, сколько терпимо, остальное — высокая театральная технология, эффекты, электроника, движение, музыка, свет и т. д. Всеэто очень сильно и грамотно.
13 июня 1995 г., Брауншвейг, Германия
В «Театральной жизни», в №№ 5 и 6, замечательная статья М.М. Буткевича о Станиславском. Может быть, никогда не читал о К.С. ничего подобного. Т. е. панегирики были (и более фееричные), и «низвержение» гения (более беспощадное), и все это была полуправда. Мих. Мих., наш любимый Мих. Мих., только он сумел в короткой статейке так услышать, так соединитьи дать истинный портрет Художника.
Читаю, перечитываю. Воспоминания нахлынули. Два года, проведенные с ним., два с половиной года. Собственно, оно не кончилось, это время. С такими Мастерами только встречаешься и уже никогда не расстаешься.
А.А. вернулся из Италии, где проводил стаж по Платону.
Вчера встретились на Поварской в 11.00 для разговоров и составления планов. Вышли на улицу. Солнечный, душный день. Ходили и говорили. Сидели за столиком на Новом Арбате, у нас теперь тоже как в Париже: столики, кока-кола, почти, почти, только толпы кругом возбужденные, и дети оборванные подходят и просят деньги.