Не верь, не бойся, не проси
Шрифт:
И вот теперь он, кичащийся даже своей принципиальной честностью, совершил тяжкое преступление - похищение человека, за которое любой суд, не терзаясь сомнениями, отмерит ему немалый тюремный срок...
Самохин вздыхал обреченно, вытряхивал из пачки очередную сигарету, курил и, едва раздавив один окурок в переполненной пепельнице, закуривал вновь.
По радио скороговоркой, взахлеб, передавали местные новости, с восторгом рассказывали о пожарах, о заживо сгоревших, ограбленных, накручивали спозаранку, и это означало, что еще нет восьми утра. В восемь,
Увидев в дверной глазок Ирину Сергеевну, он натянул вылинявшее спортивное трико, накинул форменную рубашку и, пригладив мимолетно на темени выцветшие до пегой седины вихры, открыл дверь.
– Я, наверное, разбудила вас, - сказала входя Ирина Сергеевна, извините.
– Да что вы... Я и не спал вовсе, - просипел Самохин и умолк, сконфузившись за свой голос, охрипший внезапно - то ли от курения чрезмерного, то ли от молчания длительного: со вчерашнего дня не произнес ни слова, не с кем было разговаривать-то.
– Хотите чаю? У меня чайник горячий и заварка свежая.
– Н-нет... А вообще-то, да. Если заварен уже, - с женской непоследовательностью, мотнув головой отрицательно, согласилась Ирина Сергеевна.
Самохин засуетился, приглашая.
– Вот сюда проходите, на кухню. Уж чего-чего, а чаю в моем доме всегда в избытке.
Самохин поставил перед ней чашку на блюдце, не рассчитав, плеснул туда черной заварки - как себе, едва ли не половину, долил кипятка. Сунулся в старенький холодильник "Орск", достал банку с вареньем - литровую, с липкими краями. Невольно облизнув испачканные сладкие пальцы, поискал, куда переложить. Сообразив, налил тягучий, пахнущий вином вишневый сироп в третью чашку и, воткнув туда мельхиоровую ложечку, пододвинул гостье.
– Попробуйте.
– Ой, да что вы... Не беспокойтесь, - Ирина Сергеевна отхлебнула глоток настоянного до горечи чая.
– Крепкий какой...
– А вы вареньицем, вареньицем, - примостившись рядом, потчевал Самохин.
– Сами варили?
– отведав ложечку варенья, поинтересовалась с улыбкой Ирина Сергеевна.
– Сам, - виновато кивнул отставной майор.
– Навязали, знаете ли, на базаре ведро вишни... Девочка продавала, говорит, деньги нужны. Я и купил... вместе с ведром. А на что мне столько ягод? Я их терпеть не могу... Но, думаю, испортятся - тоже жалко... Вычитал в какой-то газете рецепт- и сварил. Есть-то можно?
– Можно, вкусно даже, - успокоила его гостья и в подтверждение своих слов съела еще ложечку.
Не допив горького чая, Ирина Сергеевна сполоснула под краном свою чашку, блюдце, ложечку, поставила на стол и пригорюнилась:
– А мы ведь теперь с вами, Владимир Андреевич, тоже вроде как преступниками... стали... Я всю ночь не спала, вспоминала, думала... Про Славика, про чеченца этого... который в погребе... Нельзя так! Если мы его взаперти держать будем, они
– Так для того и держим. На обмен, - неуверенно возразил Самохин.
– Обмен... Не верю я в это. Если там, на Кавказе, узнают, что мы здесь натворили - Славика убьют. Я чувствую. Понимаете? Чувствую! Нельзя так- зло за зло...
Самохин закурил, выдохнув дым аккуратно, чтоб не попасть на гостью, в приоткрытое окно, поскреб затылок растерянно:
– Не знаю, что и сказать... Но я тоже чувствую - что-то не то у нас получается... Не так...
– А давайте пойдем сейчас к Георгию Новокрещенову и скажем, чтоб чеченца того... выпустил!
– выпалила, задохнувшись, Ирина Сергеевна.
Самохин опять потянулся к пачке, достал новую сигарету, размял в желтых от никотина пальцах, сказал невнятно, прикуривая.
– Мне кажется, что Новокрещенов от такой инициативы в восторг не придет...
– Но это же... наше дело, в конце концов!
– возмутилась Ирина Сергеевна.
– Чеченца-то из-за Славика украли. А если не из-за Славика, то зачем?
– Вот и я думаю - зачем?
– покачал головой отставной майор и, ткнув едва раскуренную сигарету в пепельницу, решился.
– Ладно, пошли.
Через десять минут они уже споро шагали к жилищу Новокрещенова.
Осевший на треть в землю, домик Новокрещенова был приметен издалека. Он заметно выпирал из уличного ряда костистым от дранки, проглядывающей сквозь слой облупившегося самана, бочком, торчал вызывающе убогостью своей, ухмылялся редким здесь прохожим косоротым, в разводах грязи, оконцем, и Самохин, поравнявшись с ним, не стал заходить во двор, а постучал пальцем в стекло:
– Эй, хозяева, встречайте гостей...
Домик безмолвствовал. Тиха была в этот утренний час и кривая улица, лишь со двора, невидимого отсюда, слышался гвалт Аликовых сорванцов.
– Да вы живы там? Георгий! Ванька!
– опять позвал отставной майор.
Ни звука в ответ.
– Нет никого, - с сожалением заключила Ирина Сергеевна и вспомнила кстати.
– Они же с утра по делам разбежаться вчера договаривались! Вот незадача...
– А... была не была!
– в сердцах произнес Самохин и локтем резко саданул в хлипкое перекрестье рамы... Окно ахнуло, посыпались осколки стекла, и все-таки шума было немного. По крайней мере, никто не вышел из окрестных домов, не поинтересовался взволнованно, кто это и зачем окна у соседей вышибает?
– Вот видите, - назидательно сказал Ирине Сергеевне отставной майор, все секретные дела надо совершать максимально открыто, не таясь, и тогда никто ничего не заподозрит...
Балагуря так буднично, будто всю жизнь занимался выбиванием оконных рам, Самохин успокаивал Ирину Сергеевну, а заодно и себя, натворившего за последние несколько дней столько противозаконного, что проникновение в чужое жилище казалось не самым тяжким грехом. К тому же он с некоторым облегчением воспринял отсутствие Новокрещенова, который, он был теперь абсолютно уверен в этом, не обрадовался бы их визиту.