Не верь, не бойся, отпусти!
Шрифт:
Я зажала уши руками и опустилась на стул совершенно без сил. Командир просил документы, но я не реагировала, только раскачивалась из стороны в сторону, как неваляшка. Туз сам вынул из клатча мой паспорт и показал командиру. Тот внимательно прочитал все, потом кивнул и сказал:
— Можете быть свободны.
Я не могла встать со стула, поэтому охранник Сергей поднял меня на руки и понес к выходу. Туз шел сзади и разговаривал с кем-то по телефону, я так поняла, что договаривался с каким-то врачом. Мне было так плохо, что я совсем перестала прислушиваться к тому, что происходит вокруг, обняла Сергея за шею и закрыла глаза. Внутри все разрывалось от боли — физической, там, где сердце. Я не хочу открывать глаза — ни сегодня, ни завтра — никогда.
Эта мысль прочно засела у меня в голове, и никакой укол, сделанный мне приехавшим прямо к выезду из «Снежинки» врачом, не смог отключить сознание.
— Тебя домой везти? — услышала я голос Туза, но глаза так и не открыла, не было сил. — Может, ко мне?
— Нет.
— Анатолий Иваныч, не стоит ее в таком состоянии домой, — проговорил охранник.
— Там Славка в квартире, разберется. Может, оно так и правильно — дома стены родные, подруга опять же… Поехали.
Я лежала на заднем сиденье и изо всех сил старалась не уснуть. Только не спать, не спать — у меня еще есть важное дело…
Я не помнила, как оказалась на крыше собственного дома, как смогла открыть тяжелый люк, ведущий туда. Пришла в себя только от холодного ветра, трепавшего провода совсем рядом со мной. Я стояла у самого карниза и смотрела не вниз, а куда-то вперед, туда, где уже начиналось обычное московское утро. Солнце только-только начало всходить из-за горизонта огромным красным пятном — самым его началом, верхушкой. Я смотрела туда и думала, где сейчас Мельников. В СИЗО, наверное, где же ему быть. Зачем он сделал это со мной? Ведь мог тогда сразу сказать, что заинтересован в деле Потемкиной, — может, я бы поняла и отказалась, не влезла бы. Если бы я была чуть внимательнее, если бы перепроверяла каждое его слово, казавшееся мне подозрительным… Как же он мог… спал со мной и знал, что, допустим, сегодня мою машину обстреляют на дороге, а завтра — сломают мне нос, а послезавтра украдут сына моего мужа… Как же он мог, если говорил, что любит? Врал, все время врал… Значит, я достойна только этого. Я сама виновата.
Я шагнула вперед, на карниз. Интересно, это очень больно? Ведь нет, наверное, — удар — и все кончено. Ничего не чувствуешь, ничего не болит. Я смотрела вниз и ничего не слышала вокруг. Все, надо решаться, иначе смалодушничаю. Закрыв глаза, я сделала глубокий вдох, и в тот же момент меня кто-то грубо рванул за норковую накидку назад с такой силой, что я упала и подмяла стоявшего сзади.
— Это… это что же… что же вы… вытворяете?! — обхватив меня руками, просипел в ухо Слава. — Я ж чуть с ума не сошел, когда на крыше вас увидел! Ни фига себе, думаю, сходил за сигаретами! Как вы из квартиры-то вышли?!
Он перевернулся, не выпуская меня из рук, встал на колени и крепко встряхнул. Я моталась из стороны в сторону, но глаз не открывала, и тогда Слава крепко врезал мне по щеке раз и другой. Это отрезвило — я заплакала, сначала тихо, а потом навзрыд, вцепившись руками в его ветровку. Господи, да я же чуть не… какой кошмар…
— Ну-ну, все, все, хватит, Варвара Валерьевна, — Слава осторожно гладил меня по спине и плечам. — Хватит, все кончилось. Идемте домой.
Он поднял меня на ноги, отряхнул платье и повел к люку. Я была босиком, в одних чулках — ну, это объясняет, почему не помню, как поднималась по лестнице с тонкими прутьями вместо ступеней, каблуки не мешали. Туфли валялись на площадке, Слава поднял их, сунул в карманы.
В лифте я подняла глаза и ломким от стыда голосом попросила:
— Славочка… никому и никогда… хорошо?
— Не переживайте, — твердо сказал он, — даю слово офицера.
Глава 27
Как расстаются адвокаты
Адвокат — нанятая совесть…
Я
Вывела меня из этого состояния Аннушка. Она приехала как-то после работы с большим букетом лилий, уселась на кровать, взяла меня за руку и сказала:
— Варька, я влюбилась.
Я никак не отреагировала — мне показалось, что сейчас она заведет обвинительные разговоры о Карибидисе и неудачном романе с ним, а это вновь причинит мне боль воспоминаниями о Мельникове. Но Анька удивила меня:
— К нам на работу новый начальник отдела пришел. Холостой, представляешь? Вчера ходили с ним гулять, катались по Москве-реке до ночи.
— Поздравляю, — выдавила я. — И прости меня, если можешь.
— Ой, не надо, а? — сморщилась она страдальчески, и я поняла, что тема ей неприятна, хоть и старается Аннушка ее забыть. — Я сама согласилась, могла ведь отказаться. Но нет — красивой жизни с банкиром захотела. Не мое это, видимо, так и буду всю жизнь сама карабкаться. Говорят, его на Кипр экстрадируют, он и там успел отметиться, — добавила она, помолчав секунду.
Это меня не удивило. Судя по всему, в связке с моим дядей они развили бурную деятельность по не совсем законному отъему недвижимости у населения. Вот и Туз говорил про какую-то гостиницу, которую дядя перевел в собственность на Кипре не совсем законным путем.
— Мне звонил Мельников, — тихо сказала Аннушка, крепко взяв меня за руку. — Варя, тебе надо с ним встретиться. Поверь — тебе так будет легче, закроешь тему для себя. Он просил, чтобы ты его защищала.
— Много чести, — механическим голосом проговорила я.
— Варька, ты так сойдешь с ума. Ну, хорошо — я понимаю, что защищать его ты не будешь и не сможешь, ты ж не по уголовным. Но сказать ему все, что у тебя на душе, ты обязана. Ради себя самой, Варя. Тебе станет легче. Я не могу смотреть, как ты лежишь тут и… обугливаешься, — с горечью сказала Аннушка, прижимая мою руку к щеке. — Ты же черная вся стала, Варька… Нельзя так. Съезди, скажи — и отрежь. Я тебя знаю, тебе только это поможет, иначе свихнешься.
И я послушалась.
Я была в СИЗО только один раз — на практике, и с тех пор больше никогда не переступала порог этого заведения. И тем более не делала этого в таком странном качестве, как сегодня. Кто я? Адвокат, любовница — кто? И что увижу сейчас, какие эмоции на лице Кирилла? Как он сможет смотреть мне в глаза после всего? Хотя почему-то в том, что сможет, и сделает это, как обычно, спокойно и уверенно, я почему-то не сомневалась.
Помещение, где проводились встречи с подследственными, было небольшим, довольно мрачным и казенно-неуютным. Но чего, собственно, я ждала? Это не санаторий. Когда дверь открылась и в комнату ввели Мельникова, я не сразу нашла в себе силы повернуться и взглянуть на него. Я слушала, как звякают снимаемые наручники, как конвоир выходит и запирает дверь, но повернуться так и не могла. А Кирилл молчал, только усложняя и без того непростую ситуацию. Мне казалось — произнеси он сейчас мое имя — и все, я перестану думать о том, что он сделал, я отброшу все, что произошло, кинусь к нему, повисну на шее, заплачу… прощу… Но в комнате по-прежнему висело молчание — враждебное, холодное.