Не вернулся
Шрифт:
Ругала себя вдова последними словами за то, что не отговорила покойного мужа от подписания последнего контракта, заключённого прямо перед военными действиями. Костя не хотел продолжать служить и долго метался, мучился. Хотел домой, к любимой женщине. Хотел воспитывать сына. Желал летом отдыхать от шумного города в доме свекрови вместе с дорогой семьёй, помогать Арине Ивановне растить хозяйство, ухаживать за огородом, закручивать запасы на зиму.
Двадцать лет отдано армии. Пенсия военная уже заслужена. Пора вернуться и доживать тихую спокойную жизнь среди родных и близких.
Ягодкины всегда прежде решали задачи вместе, с опорой друг на друга. Но в последние годы благодаря психотерапии Вера научилась не тянуть чужую ответственность на себя. Мнение мнением, но судьба мужа – в его руках.
«Так мне и надо. Сама виновата. Теперь живи, помни и мучайся».
***
В большей части краснодарских церквей Ягодкина заказала сорокоуст. Так сильно ей желалось, чтобы у мужа на том свете было всё замечательно, что использовалась любая для этого возможность.
Костя снился супруге почти каждую ночь. Во снах женщина умоляла любимого остаться, не бросать, забрать с собой, но тот грустно молчал. Всегда молчал. Понимая, что родной человек вот-вот сейчас уйдёт, изменить ничего не получится, – Ягодкина просыпалась от конвульсивных рыданий.
Сны проживались тяжело. Возвращение в реальную жизнь происходило с грузным осадком, что самое бесценное в жизни непростительно упущено. Скорбевшая пыталась поговорить хоть с кем-то о боли, что свербела на душе, но выговориться не могла. В первую очередь, потому, что с малолетства приучена всё прятать внутри и проживать тихо, самостоятельно. Вот только с гибелью мужа писательница не справлялась. Ей было невероятно плохо.
Во-вторых, пришлось открыть, что люди не способны прочувствовать переживания другого.
Свекровь не роняла ни слезинки, закрывшись в себе. Сильная женщина! Костя – младший сын, её кормилец, защита и опора. Построил для матери дом, всегда помогал, поддерживал, обеспечивал. Любила она его безгранично, бездонно. Арина Ивановна спрятала горе в какую-то неизведанную глубину своего сердца и сурово молчала. Невестка пыталась выговориться, поделиться, расплакаться рядом с ней, получить поддержку – и натыкалась на стену.
«Держи себя в руках. У тебя сын растёт».
Легко сказать! Можно подумать, молодуха не держится. Сенька ни разу не увидел ещё, как мать на части от горя разрывает. Спрячется она и только тогда рыдает белугой. Скрывала Вера от ребёнка до последнего гибель отца. Держалась на похоронах. По квартире ходила, будто всё по-старому. Казалось, если невестка да свекровь поплачут вместе, вдоволь – станет обеим легче. Но нет, свекровь от горевания отказалась: будто Костя до сих пор жив и вот-вот вернётся. Вере отчаянно хотелось того же, и от этого несбыточного желания становилось только мучительнее.
Марат Ягодкин замкнулся вообще наглухо. Старше на девять лет, он был брату и лучшим другом, и незаменимым советчиком, и даже большим, чем возможно представить. Не разлей вода, они находили
07.2022
Глазеть, как журчит кипяток в чайную чашку, – занимательное занятие.
– Хорошо, что ты к нам зашла! – произнесла невестка, поставив заварочный чайник на стол и принявшись шелестеть конфетами в хрустальной вазочке. – На ведьму заодно глянешь.
Брат, присевший напротив за маленьким квадратным столом, подбадривающе усмехнулся. Он дохаживал маму уже восемь лет после того, как отказалась Вера.
– Ну?.. Как ты?..
Ягодкина поёжилась. Робко глянула на невестку. Внимательный взгляд той немного её успокоил.
– Живём потихонечку. Арсения в летний лагерь на море отправила сразу после сорока дней, чтобы отвлёкся. Сама работаю.
Больше сказать писательнице было нечего. Точнее, не получалось. Сложно проговаривать невыносимое, когда привык проживать подобное молча, вариться в муках в одиночку.
– Ну и молодцы! – ответила невестка. – Дуре ничего не сказано. Захочешь – поделишься. Но этот гавна кусок, поверь, дерьмище ого-го как чует! Только с похорон приехали – давай за Костю и тебя. «Позвоните, мол, позвоните Верунечке! Голосок её услышать хочу»!
– Мы отвертелись, – добавил Васильич. – Если сегодня пожелаешь к ней зайти…
– Обязательно. Только чуть позже.
Удивительно, как в одном доме собрались целых три человека с одним именем – Саша. Мама, брат и его жена. Для Веры в этом явлении было что-то сверхъестественное.
Вера Ягодкина родилась позже Саши Пичугина на шестнадцать лет. И, в отличие от Кости да Марата, Пичугины никогда не были родными. Только по крови. И на словах.
Никакой душевной близости, дружбы, взаимопомощи. Всегда чужие. Саша в отчем доме не жил, приезжал крайне редко. Даже после смерти папы. Пичугиным, в принципе, всегда не о чем было ни поговорить, ни посидеть, ни помолчать.
Переменилась атмосфера два года назад. Александра Григорьевна уже давно переписала на брата свои две третьих большого добротного пичугинского дома в обмен на уход, а на Ягодкиной висела наследственная треть отца. Васильич решил её выкупить и приехал в город для деловой беседы на закате летнего дня.
Прождав сутки на нервах, переволновавшись из-за неожиданно выпавшей возможности диалога, хоть и по имущественным вопросам, Ягодкина встретила чужого родного брата с распростёртыми объятиями. Васильич предложил триста тысяч за треть, а в обмен клятвенно пообещал полностью доходить мать своими силами. Вера не раздумывая согласилась, помня, что находиться с характерной мамой в одних стенах – адский труд, и смешная сумма выкупа её ничуть не смутила.
На том и разошлись. Пичугин уехал в станицу, окрылённый сговорчивостью сестры. А та, обрадованная возможностью поговорить с единственным братом, бывшим всегда таким далёким и холодным, решила, что у них, двух потомков усталого родового гнезда, зародился хоть какой-то шанс стать, наконец, дружными.