Не возжелай мне зла
Шрифт:
— Спокойной ночи, Робби, — обнимаю я его. — Спасибо тебе.
Я остаюсь внизу, надо закончить глажку и убраться на кухне. Когда поднимаюсь к себе, в доме стоит полная тишина, только половицы скрипят под ногами. Открываю дверь в комнату Робби, вхожу на цыпочках. Впрочем, его сейчас пушкой не разбудишь, спит без задних ног. Разбросал руки и ноги по всей кровати, как морская звезда, одеяло сброшено, на полу куча одежды. С минуту гляжу на него, потом крадусь в комнату Лорен. Она тоже крепко спит, тихо посапывая, свернулась калачиком на самом краешке кровати, остальное место занимают ее мягкие игрушки: у нее целый зверинец,
Осторожно целую ее в лоб, приглаживаю волосы. Она переворачивается во сне на другой бок, приткнувшись к горилле и короткошеему жирафу. Крадусь обратно и вдруг замечаю на ее столе кучку изорванной в клочки бумаги. Открываю дверь пошире, свет из коридора падает прямо на стол. Это альбом и газетные вырезки. Она порвала в клочки фотографию, где мы сняты втроем перед церемонией вручения премии. Мой газетный снимок, опубликованный несколько месяцев назад, тоже изуродован: из него торчит красная ручка, глаза выколоты и рот разорван.
14
На следующий день встаю, как всегда, в половине седьмого и полчаса принимаю душ, одеваюсь и готовлюсь к предстоящему дню. Меня все еще беспокоит вчерашняя реакция Лорен, и я очень надеюсь, что она успокоилась, — по утрам действительно многие вещи видятся совсем в другом свете. Едок она у нас не очень, но на завтрак обожает оладьи, так что быстренько взбиваю жидкое тесто, иду наверх к комнате Робби и стучу в дверь:
— Пора вставать, сынок! — (Никакого ответа.) — Я жарю оладьи!
— Сейчас!
Слышно, как скрипят половицы.
— Будут готовы через пять минут.
Делаю глубокий вдох, иду к комнате Лорен. «Веди себя как всегда», — уговариваю сама себя.
— Лорен, уже семь часов! Пора вставать! — (Ответа нет.) — Можно войти?
Снова молчание, поворачиваю ручку, просовываю голову в комнату и вижу сначала пустую постель, а потом и Лорен. Она сидит за столом, на ней школьная форма, волосы причесаны, на полу у ног портфель.
— Ты уже встала? Молодец! — Я вхожу в комнату. — На завтрак будут оладьи.
Она на меня не смотрит. Не отрывает глаз от изорванных газетных вырезок.
— Лорен, мне очень жаль, ты прости меня. — Я сажусь на корточки рядом с ней и заглядываю в глаза. Лицо у нее несчастное, мрачное. — Понимаю, ты разочаровалась во мне. — Протягиваю к ней руку, она уворачивается. — Лорен…
— Я хочу к папе.
— Понимаю, тебе больно.
— Я хочу к папе! — кричит она так громко, что от неожиданности я сажусь на пол.
Лицо светится отчаянным вызовом, и я вижу, что взяла неверный тон, не надо было извиняться, просить прощения. Похоже, она всю ночь не спала, мучилась, злилась и расстраивалась. Я встаю на ноги.
— Через пять минут завтрак будет на столе.
Выхожу из спальни, не закрывая двери, спускаюсь на кухню, еще раз сбиваю жидкое тесто, и нервы
Через несколько минут появляется Робби, падает на стул.
— Что, Лорен все еще дуется?
— Похоже.
— Ничего, пройдет, — говорит он, наливает в тарелку молоко и добавляет хлопья. — Подуется и перестанет. Конечно, для нее это не фунт изюму.
— Дело в том, что в ее возрасте родители кажутся чуть ли не ангелами, а тут… Сначала папа, а теперь вот я. Оба отличились. — Я лью тесто на сковородку. — Особенно я. Она заявила, что хочет уйти из дома и жить с папой.
— Да ну! — Он сует в рот полную ложку хлопьев. — Она ненавидит бывать там. Эрика строгая, все по правилам, музыки никакой, кроме классической. Словно на похоронах.
— Мне кажется, теперь Лорен считает это меньшим злом.
— У нас остался тот вкусный сливочный крем?
— Кажется, да. — Я достаю из холодильника баночку, передаю ему.
— Попробую выманить. Должна клюнуть на оладьи.
Иду следом, стою возле лестницы, слушаю, как он уговаривает ее спуститься позавтракать. Ее ответов не слышу.
— Выходи же, Лорен. Хватит дуться. — (Пара секунд тишины.) — Да мама просто ошиблась, с кем не бывает. Это еще не конец света. Она же наша мама.
Проходит почти минута. Потом снова слышится голос Робби:
— Всем иногда приходится обманывать! Чем мама хуже других? — (Снова пауза.) — Ты же так любишь оладьи. Со сливочным кремом. Идешь или нет?
Бегу обратно на кухню, успеваю как раз вовремя. Являются оба. Быстренько накрываю на стол: тарелку с оладьями, крем, сахар и клубнику, целую миску клубники. Лорен садится, смотрит перед собой, ни к чему не притрагивается, тарелка перед ней пустует. Протягиваю стакан апельсинового сока. Она не берет, зато берет Робби и ставит ей под руку. Потом кладет ей на тарелку оладушек, да и себя не забывает, цепляет парочку.
— Кремика? — Он поднимает перед ней банку, но она отворачивается.
— Отстань.
Он поливает кремом свои оладьи, сверху кладет клубнику, посыпает сахаром и принимается уплетать за обе щеки.
Сажусь напротив с чашкой кофе в руке, и только тогда Лорен открывает рот.
— Все, что случилось с нами… из-за тебя. — Глаза ее сверкают, я не выдерживаю и щурюсь. — Мы так боялись, так переживали, а оказывается, во всем виновата ты.
Не припомню, чтобы когда-нибудь она смотрела на меня с ненавистью. Но, слава богу, сейчас хотя бы смотрит. Все же лучше, чем вчера. Какой-то прогресс.
— Знаю. И поверь…
— Ты все врешь. Говоришь, что Эмили лгунья, а сама? — Она хватает мою сумочку и вытаскивает из нее рекламную брошюру Сандерсоновской академии. — Ты говорила, что это для какого-то твоего пациента. Ведь это не так?
— Так. Мне нужно было кое-что проверить, и я туда ездила.
— А мне что сказала?
— Родители не всегда говорят детям все как есть, порой это неуместно.
— И вместо этого ты, значит, врешь?
— Не всегда. Я…
— Все думают, что ты замечательная женщина, — перебивает она. — Мои подруги считают тебя самой лучшей матерью на свете. Вся такая отзывчивая. Занимаешься благотворительностью. Получила эту чертову награду. — Отодвигает тарелку и встает. — Я тоже думала, что ты замечательный человек. Но я ошибалась. — Она хватает свой портфель. — Ничего удивительного, что папа тебя бросил.