Не время для нежности
Шрифт:
— Это хорошо или плохо?
— Трудно сказать…
Рики дождался, когда спутник обретет равновесие. Повел вперед. И через несколько минут остановился у плотно сколоченной, на первый непредвзятый взгляд — толстой и крепкой, но сильно подгнившей изнутри, двери. Засов был отведен в сторону.
Взялся за ручку. Показалось или — нет? Ноздри защекотало дымком. Этому не стоило удивляться: в Сар-городе последние дни сжигались тонны угля. Кузнецы вдохновенно работали над заказом городской управы. Смог над городом обычно развеивался лишь к поздней ночи.
Только пахло
Рики выждал немного. Закусив губу, нашарил в суме последний мешочек с сонным снадобьем. Отступил на шаг и отвязал веревку, освобождая Иглао.
Сказал:
— Дыхание задержи, и не дыши до приказа.
Увидев согласный кивок, он что есть мочи пнул дверь наружу. В тоннель пахнуло черным. Взгляд заволокло тьмой, которую неспособен был пробить свет алхимической свечки. Бросил мешочек подальше, дотянулся до ручки и с хлопком закрыл дверь. Наощупь отыскал засов, задвинул на место. В дверное полотно тут же забарабанили несколько рук — и рук ли? Доски содрогались под ударами.
Потом все стихло, и Рики разрешил Викису дышать.
В ноздри ударило едким дымом — вонь горящего дерева и каких-то тряпок. Они закашлялись. Справившись со спазмами, Иглао проронил:
— Там, кажется… кричали люди, — он сплюнул на пол горькую слюну. — Мы им не… поможем?
— Им уже никто не поможет, — ответил Рики Фрид и в сердцах ругнулся.
Глава 14. Юстина Эбберг
Помещение имело не более пятнадцати метров в диаметре: темный пол, выстланный листами ребристого металла, привезенного не иначе, как из Железного леса, да выкрашенные белой масляной краской стены. Опасная, должно быть, работа выпала древним добытчикам артефактов… Местные кузнецы — и тогда, и сегодня — изделий подобного качества и размера сотворить были неспособны.
Линзой вогнутый потолок, одновременно являющийся дном исполинского резервуара, в котором собиралась питающая город вода, обильно потел — поверхность его, словно звезды безоблачное небо, усеяли тысячи капель.
В центре помещения, от пола до потолка вертикально был проложен десяток широких труб. По ним из земных недр, где работали паровые машины, доставлялась ценная в периоды пролета Огненосных скатов жидкость. Машины использовали ресурс бережно, отправляя наверх даже отработанные пары, а с ними сбрасывали и часть скопившегося тепла, моментально разогревая металл до сотни градусов.
К одной из позеленевших от времени труб — их тут никто не чистил — был привязан голый по пояс человек. Юстина приволокла его в сумерках, под самое утро. Когда отгулявшие ночь горожане уже находились в уютных постелях, а усталая стража, снизив служебное рвение, ожидала на постах пересменка.
Мужчина еще не пришел в сознание. Голова со свалявшимися от пота волосами, примотанная к металлу широкой атласной лентой, смотрела прямо. Обрюзгшее лицо, красное и опухшее от недельного запоя, не выражало эмоций. Глаза были закрыты.
Юстина находилась чуть в стороне от линии его взгляда — так, чтобы очнувшись впервые, человек не смог обнаружить девушку сразу, и изрядно при том
Работорговец непременно заговорит о нужном — напуганное до полусмерти, жалкое, грязное животное…
К сожалению, существовала немалая вероятность, что сказано будет больше, чем того бы хотелось. Под давлением неизбежны проколы — поведает о многом и повинится даже в том, чего не совершал. Но уж она-то сможет отделить зерна правды от плевел. По крайней мере, Юстина очень на это надеялась. Все-таки она — не простой обыватель Разделенного мира.
Дочь Тысячеглавой! А это важная деталь в опустившейся, обреченной на гибель земле.
Она стояла у стены, скрестив на высокой груди руки, когда человек пошевелился. Закашлялся, отхаркивая липкую мокроту на пол. Сделал попытку согнуться — не вышло. Конопляные веревки, намертво приковавшие его к трубе, впились в кожу. Разлепил слезящиеся глаза, долго шарил взглядом по округе, пытаясь понять, где довелось очнуться.
Юстина молчала, наблюдая со стороны за мучениями мужчины: она не стала раздевать его донага, ограничившись лишь удалением ненужной сейчас рубахи. Грязные, в разводах, портки оставила на прежнем месте. Пусть и дальше прикрывают срам, смотреть на который не было ни желания, ни какой-либо необходимости.
— Где… я?… — облизнув пересохшие губы, прохрипел человек.
Тишина была ему ответом.
— Кто… здесь?.. — Он вновь закашлялся. Не в силах вытолкнуть липкий комок из горла, втянул со свистом воздух, проглотил. — Все демоны дерьмового мира, какой дряни я вчера наглотался, — хрипло выговорил он. Неожиданно продолжил: — Можешь не прятаться… Знаю, что не один.
— Виновата горбушка хлеба, — не удержалась Юстина.
— Что, а? Не понял…
— Отравился, когда закусывал — говорю.
— А… Хорошая шутка, — рассмеялся мужчина. — Знаю ее… Покажись!
Эбберг медленно вышла на линию его взгляда. В помещении не было окон, свет давали несколько керосиновых ламп. Отблески огня, просочившись свозь мутное закопченное стекло, водили хоровод с тенями на выгнутых плоскостях стен. Светильники оставили рабочие — время от времени они наведывались сюда для профилактических работ. Конструкция требовала присмотра.
— За что ты меня… Что я тебе сделал?! — перестав смеяться, спросил работорговец. Невпопад добавил: — Красивая…
Эбберг сокрушенно покачала головой — этого человека уже не переделать.
Впрочем, она не собиралась читать ему морали. Пусть этим занимаются священники, в их обязанности входит спасение заблудших душ. Она лишь может помочь ему задуматься…
Сказала:
— Биндон все также многолюден?
— Ты об этой дыре? — Он задышал чаще. Продолжил с кривой усмешкой: — Век бы глаза на него не смотрели. Но что поделаешь, работать надо — жена, детишки, то да се…
Девушка склонила голову, подошла ближе, пытаясь углядеть в глазах привязанного к трубе хотя бы тень раскаяния. Бестолку все. Плескалась на дне зрачков мутная водица вседозволенности.