Не все переплывут реку
Шрифт:
– Люсенька, это я, – тревожно улыбаясь, отец чмокнул дочь где-то возле уха, присел рядом. – Как уроки?
Люська посмотрела на его усталое, озабоченное лицо, потрогала морщинки возле глаз. – Папка, почему у тебя морщины появились? Прежде их не было…
Отец встревожено оглянулся: – Тебе показалось, – он вскинул брови, – видишь, нет ничего, как всегда.
– Нет, ты врешь, не как всегда, – Люська совсем не детским взглядом окинула лицо отца, – и лоб стал морщинистый, лысый, – она недовольно нахмурилась: – посмотрела бы мама, на кого ты стал похож…
Отец растерянно
В комнату заглянула Инна: – Федя, в аптеку же надо…
Отец и дочь вздрогнули, отпрянули друг от друга. Девочка обиженно склонилась над тетрадкой. – Бегу-бегу, – отец потоптался чуть возле дочери, – Толик болеет, температура у него, – словно оправдываясь, добавил он.
– Иди уж, – буркнула девочка, провожая взглядом заторопившегося к выходу отца…
… Возле девушки присели двое парней, окидывая ее оценивающими взглядами, забалагурили о чем-то своем, небрежно развалившись и закуривая. Люська встала и медленно пошла по аллее. Парни вскочили было следом, о чем-то любезно расспрашивая ее и весело пересмеиваясь, но она не замечала их, и они отстали, недоуменно переглядываясь.
А Люська шла и видела не сквер, не прогуливающихся по аллее людей, а видела она себя совсем-совсем маленькой…
… Заливисто хохоча, она бежит и бежит по лужайке, заросшей разноцветными полевыми цветами, травами, высоко в безоблачном небе искрится, сверкает солнце, откуда-то примчавшийся порывистый ветер шумит листьями, словно запутавшись в густой кроне деревьев. Девочке очень хочется и не хочется убежать от мамы, она оглядывается на бегу и падает вдруг, зацепившись за что-то ножкой.
– Не ушиблась, доченька? – ласковые руки матери бережно подняли девочку, отряхнули пыль с платьица, и девочка засмеялась сквозь проступившие, было, на глазах слезы.
– Ну вот и хорошо, умница ты моя, – мать нежно улыбалась ей своими ласковыми карими глазами, напевая что-то бесконечно дорогое и близкое грудным, волнующим душу голосом…
В комнате странно тихо, большое трюмо в простенке почему-то завешано черной марлей, входят и выходят молчаливые взрослые, перешептываясь и переглядываясь, они подходят к столу, на котором спит ее, Люсина мама. Она очень бледна, убрана цветами, и никак не хочет проснуться.
Люська подбегает было к ней, привстав на цыпочки и заглядывая в лицо, но вездесущая, вся в черном бабушка тут как тут и, взяв ее за руку, отводит в сторонку, слезно шепча девочке: – Тихо внученька, нельзя бегать, пойдем в нашу комнатку, поспим, я тебе сказочку расскажу.
Люська оглядывается и видит мелькающее, словно тень, потерянное лицо отца среди людей, удивляется: – Папа, а почему мама так долго спит? – Она недовольно и обиженно хмурится, – я хочу, чтобы она сказку рассказала, ты не умеешь так, как мама, пусти, – вырывается она из бабушкиных рук, – когда мама проснется? – почти плачет девочка, смутно чувствуя в душе, что вокруг происходит нечто необычное и странное, страшноватое и жуткое.
Но
Но крепкий детский сон уже смежил ее веки, дыхание стало ровным и спокойным. Слезинка из бабушкиных глаз упала нечаянно ей на личико, девочка вздрогнула, но не проснулась…
– Где мама, бабушка? Почему она так долго не приезжает? – допытывается Люська и настойчиво теребит бабушку за полу юбки. Старушка месит тесто в большой квашне, руки ее заняты, все в тесте, и Люське это страшно интересно. – Бабулька, а вдруг ты руки не сможешь разлепить, вдруг они к квашне прилепятся, они отмоются, бабуленька?
Она смотрит на пузырящееся, живое тесто, стонущее под проворными руками старушки, старательно уминающими его, и весело смеется, забывшись на время. Детство, лучшее время в жизни любого человека, но почему-то многие люди забывают в сутолоке повседневной жизни о том, что взрослые – это бывшие дети.
– Беги, погуляй на улице, – грустно улыбается ей старушка, – сходи-ка к деду, посмотри, что он в сарае делает.
И девочка бежит во двор, к деду, большому и бородатому, она его слегка побаивается, но очень любит. Дед стоит у верстака и строгает рубанком длинную шершавую доску. Вьющиеся стружки выбегают из-под рубанка и, скользя, опадают на пол.
Люська подхватывает стружечные ленты и весело смеется деду. Отложив рубанок в сторону, дед присаживается на круглый чурбак и скручивает из газеты толстенную цигарку, закуривает, поперхнувшись густым дымом и громко кашляя. Вся наморщившись из сострадания, девочка смотрит на мучения любимого дедушки.
– Деда, ты же дымом подавишься, – она тоже кашляет, хлебнув порцию дошедшего до нее клуба сизого махорочного облака.
– Ничего внученька, прорвемся, где наша не пропадала, – трескуче смеется дед, разгоняя дым широкой, как лопата ладонью.
– А мы с папой скоро уезжаем, – издалека начинает девочка, – к папиной бабушке в город, домой поедем, а там и мама приедет, папа говорит, что мама в командировке, поэтому ее долго нет, правда ведь, дедушка? – она вопросительно и с надеждой смотрит на деда.
Тот молча кивает, крепко нахмурившись и так глубоко затягиваясь цигаркой, что она начинает скворчать и потрескивать, распространяя вокруг новые клубы дыма. Осторожно похлопав девочку по спине, он гасит цигарку, топча ее сапогом, и встает.
– Беги-ка внученька в сад, поиграйся, а я поработаю пока, – он снова берется за рубанок и снова как по волшебству появляющиеся стружки падают на дощатый пол. Отложив рубанок в сторону, берется за фуганок…
А Люська бежит по знакомой лужайке, но теперь ей совсем не интересно. Она оглядывается в надежде, что увидит свою маму, но ее нет, и девочка горько и долго плачет, уткнувшись в белоснежный ствол высокой березы…
– Что с вами, девушка? Вас кто-то обидел? – Люська вздрогнула, опомнившись, и как сквозь туман взглянула на подошедшего к ней мужчину.