Не выпускайте чудовищ из шкафа
Шрифт:
Я и повела.
Его.
Сопровождающие, конечно, качнулись было, изъявив желание тоже убедиться, но Окрестов махнул рукой и они остались. И уже там, на лестнице в подвал, он заговорил снова:
– Княжич… он весьма непоседлив. Эксцентричен.
– Выражаясь проще, обнаглевший от безнаказанности придурок.
Который настолько уверился в своей исключительности, что… стал убивать? Нет, Софья-то адрес назвала. И женщин там нашли. Но справедливости ради пока не ясно, как с ними связан княжич и связан
Ну да Одинцов разберется.
Или кто там занимается этим делом.
Я толкнула дверь. И отступила.
– Прошу. Если хотите говорить, то говорите…
Окрестов вошел бочком, почему-то глядя на меня с подозрением. Думает, и его запру? Оно, конечно, можно, но в отличие от княжича я края видела.
– Простите! – донесся голос. – Это… это шутка такая?
– Какая?
– Где княжич?!
Я вошла. И поморщилась, до того тяжело резко пахло внутри апельсинами. И главное, февраль-месяц, какие апельсины? Чихнула вон даже. А потом увидела.
И… твою ж мать. Камера была. И очевидно, что ночью она не пустовала. Матрац. Старое покрывало комом. Шуба вторым. И… никого.
Что за…
Я дернула дверь. Открыта. А главное… пахнет резко. Апельсиновым маслом, которым решетку натерли.
– Вот… скотина.
Бекшеев, услышав про исчезновение княжича, все же лично спустился в подземелье. Хмурый. Раздраженный настолько, что Ник-Ник притих.
Апельсины.
Ненавижу апельсины. И главное, кто-то же знал…
– Где господин Гельшь? – толстяк стоял, заламывая руки.
– Вот именно, где? – Бекшеев развернулся к нему, и Окрестов застыл под тяжелым взглядом.
– Я не знаю!
А ведь не врет. Кажется, не врет. Может, и вправду не знает. Бледен и нервозен. И пальцы царапают темную кожу портфеля. Я чихнула и вышла-таки. Еще немного и нюх потеряю.
За мною ужом выскользнул Ник-Ник.
– Кто? – спросила я тихо.
– Понятия не имею. Вот те крест! – он широко размахнулся. – Нет, честно. Я вчера от Яжинского поздно вернулся, сюда вообще не заглядывал, сразу домой. Ну а утром… я пришел, а Барина уже того. Ну, проспал маленько, с кем не бывает-то?!
И вправду.
– Барин тебя не дождался?
– Когда он кого дожидался. Время вышло и свалил себе. Вон, даже дверь не запер.
Это не показатель. Дверь в участок никогда не запирали. Нужды не было. До сегодняшнего дня.
– А ты не спускался?
– На кой оно мне?
И вправду, на кой.
– Ночью тут только Барский был. Может, он? – предположил Ник-Ник.
Кто-то из своих. Определенно из своих. Кто-то, кто знает, насколько я ненавижу апельсины.
– Вот… сволочь.
Это я про княжича.
– Боюсь, - Бекшеев услышал. Он вышел к лестнице и поглядел на нее мрачно, как на врага. Тросточка цокнула о камень. – В
– И?
– Княжич испугался.
Стало быть, все-таки связан. С домом. С трупами.
– Сказал, что ничего не докажем.
Хрена с два.
– Потом что?
– Потом приходил Сомов, - Бекшеев замолчал и отступил к стене, пропуская возмущенного толстяка. Тот по лестнице взбежал с нехарактерной для его комплекции ловкостью. – Мы говорили. И мне показалось, что он меня понял.
Он-то понял. Вчера. А сегодня с утра его, надо полагать, побеспокоил самолично князь Гельшь. И Сомов решил, что вчерашние договоренности можно пересмотреть. С ним такое частенько случается.
Политик, что уж тут.
– Надо бы приглянуть, - потянул Ник-Ник, проводив поверенного хмурым взглядом.
– Бесполезно, - Бекшеев покачал головой. – Если он знает, где мальчишка, то точно не сунется. А если нет…
То смысла следить немного.
– Кто-то из своих, - я опять чихнула и вытерла нос рукавом.
– Когда я ушел, тут оставался Барский.
– Его дежурство, - Ник-Ник кивнул.
– Мог он?
Ник-Ник поглядел на меня. Я на него. Думать о таком не хочется, но… Барский.
С Барским мы познакомились в госпитале. Медведь тогда еще болтался между жизнью и смертью, не способный разобраться, куда ж ему надо-то. Одинцов лежал с истощением. Я… я тоже была близка к тому.
Софья впала в глубокую тоску, взвалив на себя вину за все и сразу.
А Барский играл на гармошке. Как же это бесило… госпиталь устроили в чьем-то особняке, в парадной зале. Мраморный пол, колонны в потолок. Лепнина. Позолота.
И кровати длинными рядами. Кто-то спит. Кто-то стонет. Кто-то тихо отходит во сне. Меня постоянно выворачивает, потому как шею магу я свернула, но и он не ушел с пустыми руками.
Одинцов то и дело впадает в забытье, начиная говорить с матушкой.
И этот…
Гармошка.
Чтоб Барский еще играть умел. Так нет же, возьмет с утра и пиликает, пиликает, откладывая в сторону лишь когда пожрать приносят. И я начинаю ждать обеда. Не потому, что голодна – еда в теле все одно не задерживается – но просто ради тишины. Мне так хочется тишины.
Тогда я с кровати-то встала лишь затем, чтобы взять подушку и добраться до той койки, на которой лежал Барский. И его гармошка. Я надеялась накрыть его голову подушкой и придавить.
Хорошенько так.
И главное, почти добралась.
– Бесит, да? – Барский не дал мне упасть. Придержал за локоток и позволил сесть рядом. А потом сунул в руки кружку с остывшим чаем. – Пей. Помогает.
Чай был сладким до того, что сводило зубы. Но как ни странно, я сделала глоток и… и меня не вырвало. Впервые за всю неделю – не вырвало.