Не загоняйте убийцу в угол

Гелбенсу Хосе Мариа

– Конечно, там все записано, как я говорила: я же видела, она записывала на машинке, – ответила Хуанита.

Судья, секретарь суда и машинистка, сидевшая за своим столом, обменялись понимающими взглядами. Мариана посмотрела на Хуаниту с нескрываемой симпатией.

– Это делается для точности, Хуанита; и еще для того, чтобы ты могла что-то добавить, о чем раньше не вспомнила. Но в любом случае эта формальность должна быть соблюдена. И не волнуйся, – добавила она, заметив что девушка напряглась. – Ты подпишешь только то, что сказала, ничего больше.

– Да боязно подписывать-то. Одно дело так говоришь, а бумагу подписывать – это уж совсем другое, это дело серьезное.

Машинистка даже печатать перестала, еле сдерживая смех. Потом, взглянув на Хуаниту и на судью, она вытащила из машинки бумагу под испуганным взглядом Хуаниты.

– Послушай, это же просто бумажка, – пожалела секретарь суда девушку, видя ее озабоченность.

Судья де Марко отвела секретаря суда в сторону:

– Кармен, эту девушку и ее тетю придется допрашивать

снова, по мере того как следствие будет продвигаться. Они говорят правду, но на самом деле им известно больше, просто они сами этого не понимают. Тебе не кажется?

– Может быть. Слишком мало времени прошло, они еще под впечатлением. Ты же слышала, как они говорят. Но это, в общем, нормально: обычно такие люди видят только то, что у них перед глазами, а факты связать не могут, потому что не привыкли задумываться о смысле происходящего. И потом, сколько они там были? Вряд они видели больше того, о чем рассказали.

– Посмотрим, – сказала судья де Марко, беря Кармен, секретаря суда, под руку и направляясь к двери.

Хуанита в это время ставила свою подпись там, где указала ей машинистка.

Карлос беспокойно ворочался и не мог ни заснуть, ни окончательно проснуться. Судя по блеклому свету, едва пробивавшемуся сквозь жалюзи, было раннее утро. Карлос спал плохо, часто испуганно просыпался, как от толчка, и сны его сбивались – запутанные, длинные сны, в которых кроме него обитали десятки людей. Он чувствовал себя разбитым, между лопаток, прямо под шеей, болела спина: наверное, затекла мышца. Устав ворочаться. Карлос сел на кровати. Все равно заснуть уже не удастся; придется добрать свое, и выспаться как следует после обеда. Кроме того, его тревожила и Кармен Валье. Карлос видел ее во сне, но не помнил, как. И ему отчаянно захотелось увидеть женщину – его тянуло к ней с неодолимой силой. Хотя накануне они только поболтали между аперитивом и ужином, Карлос знал, что Кармен готова отдаться ему. Они оба это знали. Вчера вечером Карлос не сделал решительного шага: его остановили бережность и нежелание торопить события; но появись Кармен в дверях сейчас, он без лишних слов сжал бы ее в объятиях. С этой стороны все обстояло хорошо; плохо же было то, что ночью ему снился какой-то зловещий сон – сон этот не предвещал спокойствия, наоборот, он со всей очевидностью обнаруживал живущую внутри тревогу, с чем Карлос не мог примириться.

Если все так хорошо сложилось, если он избавился от напряжения, и благодаря невероятному везению, сбросил с души груз, который нес столько долгих лет, не надеясь когда-нибудь сбросить, – не только нес, но и заставил себя забыть о нем, – если появление Кармен выглядело верхом удачи, то откуда эта тревога или как оно там называется, то, что не дает ему спокойно спать по ночам? Это не было голосом совести: Карлос никогда бы не согласился, что голос совести обвиняет его, потому что на самом деле голос совести приказал ему совсем другое – отомстить. Причину беспокойства следовало искать в тех недосягаемых уголках души, которые возникают раньше, чем человек успевает это осознать, – вот почему он не мог подобрать этому названия. Но никак не чувство вины. Нет. Обвинять он мог только полицейского, который разбудил его сегодня чуть свет и сообщил о вызове в суд в качестве свидетеля. «Свидетеля чего?» – спросил Карлос. Полицейский пожал плечами и ответил, что повестку Карлос получит в суде. По всей видимости, они очень торопились.

Карлос встал и пошел в ванную. Будь что будет, но он твердо решил начать день с плотного завтрака и хорошей прогулки. Он позвонит Кармен и спросит, сможет ли она пообедать с ними; если же она занята, он предложит ей присоединиться к их компании хотя бы во время аперитива. Если тебе тревожно, нельзя расслабляться. Надо как можно больше двигаться, все время находить себе занятие, в общем… нет такой тревоги, которая не отступит перед активным образом жизни. И нельзя забывать: прошло всего две ночи после смерти судьи, Кармен оказалась сильнодействующим средством, он выпил несколько рюмок… а все это не способствует внутреннему равновесию. Пройдут день-два, от силы неделя, все наладится, и он будет спать крепким сном… рядом с Кармен.

«Крепко меня разобрало», – подумал Карлос.

Он пришел в радостное возбуждение от картины недалекого будущего, которую только что представил себе, поэтому, взглянув в зеркало, увидел там интересного мужчину. Вот только темневшая на подбородке щетина… И тут отражение интересного мужчины в зеркале застыло, а в голове Карлоса осталась единственная мысль: «Заметила Хуанита исчезновение опасной бритвы или нет?»

Он глубоко вздохнул, стараясь успокоить бешено колотившееся сердце, и мысли его понеслись вскачь. Обычно она лежала в нессесере, потому что каждый день он брился обычной бритвой. Опасная бритва была уступкой снобизму, и Карлос пользовался ею очень редко, но сейчас он не мог вспомнить, когда это было в последний раз, и оставлял ли он опасную бритву в ванной на столике; нет, на виду не оставлял, это точно, может быть, в шкафчике, за разными флаконами. И с какой стати Хуаните проверять, на месте ли его опасная бритва? В любом случае, вряд ли она обратит на это внимание. Если только из любопытства, случайно… Карлос заглянул в шкафчик: бритва, которой он обычно пользовался, и лезвия к ней лежали там; чуть в стороне – нессесер… А если она что-то подозревает? Если она свяжет опасную бритву и

орудие убийства? Необходимо узнать, что говорят, известно ли, каким оружием разделались с судьей Мединой? И если известно, то, скорее всего, Хуанита свяжет его имя не с преступлением, а с орудием преступления («Ой, дон Карлос тоже бреется опасной бритвой, такой, как в парикмахерских»), но потом, понемногу, начнет просыпаться любопытство, – вот тогда-то девушка и осмотрит всю ванную комнату самым тщательным образом. Или кто-нибудь, случайно услышав ее слова, подскажет Хуаните, что неплохо бы проверить… И если она нигде не найдет опасную бритву… В наши дни такими уже никто не бреется. Карлос вдруг засомневался: а не рассказывал ли он кому-то из своих здешних знакомых – или даже нескольким, – что у него есть опасная бритва и что он иногда ею пользуется. В зеркале по-прежнему отражалось его застывшее лицо – оно существовало само по себе. Если он успел кому-то рассказать об опасной бритве, без снобизма и надменности, никто не придаст этому значения. А если снобизм чувствовался, то и поделом ему. Впрочем, он всегда сможет сказать, что этим летом не захватил ее… да и потом, кто вспомнит о брошенных вскользь словах? Карлос хлопнул себя полбу. Он не помнил, оставлял эту бритву в ванной на виду или нет. Он даже не помнил, пользовался ею или нет – то ли да, то ли нет. Бриться такой бритвой сложно и долго, настоящий ритуал по сравнению с электрической, но в Мадриде по выходным, когда времени бывало больше, он брал опасную бритву и брился особенно тщательно, без спешки, превращая бритье в священнодействие. Значит, надо вспомнить, пользовался он по приезде сюда опасной бритвой или нет. Но вспомнить это не удавалось. Во всяком случае, он захватил ее и собирался бриться ею иногда, для удовольствия; иногда, но никак не каждый день… И тут Карлоса осенило – он же не держал опасную бритву в ванной комнате именно потому, что боялся: начни он пользоваться ею ежедневно, ему быстро надоест, и бритье перестанет быть радостным священнодействием – ритуалы хороши, когда они редки. В церковь ходят по воскресеньям, а если ходить каждый день, то служба превращается в обыденность или занятие для святош. Приехав, Карлос совсем забыл про бритву, пока не достал ее из платяного шкафа; да, два дня назад он брился ею, поэтому и вытащил из шкафа, а потом положил бритву в угол шкафчика в ванной, за одеколоном, лосьоном, дезодорантом и всякой ерундой. Он помнил это потому, что именно оттуда достал ее в день смерти судьи Медины.

«Значит, по приезде я пользовался бритвой всего… два раза», – подумал Карлос, проводя рукой по заросшему щетиной подбородку.

Перебирая и перебирая свои выводы, судья де Марко каждый раз мысленно доходила до рощи и застывала, как потерявшая след ищейка, – именно там следы исчезали. Хоть бы знать, что она ищет… Из рощи можно выйти на дорогу, а с нее свернуть к большому шоссе или к Сан-Педро, но следов протекторов по периметру рощи не было; как не было и доказательств того, что машину спрятали среди деревьев от глаз случайного свидетеля. Конечно, отсутствие свидетелей удручало больше всего – казалось, что в этот час все население Сан-Педро погрузилось в летаргический сон. Оставались еще два варианта. Один – совершенно невероятный: убийца должен был войти в Холмистое, пересечь несколько владений, принадлежавших отдыхающим, и оказаться на окраине Сан-Педро. И, наконец, последний вариант: выйдя к реке, идти вдоль течения, по старому дощатому мостику перебраться на другой берег и затеряться среди выстроенных вдоль моря коттеджей. Версию о том, что убийца мог дойти до большого шоссе, следовало отклонить, потому что туда хода не меньше часа. Час на дорогу туда, само преступление и час на дорогу обратно, – нет, исключено. Получалось, что убийца вошел в рощу и испарился.

Судья де Марко вдруг спросила себя, а почему, собственно, следствие с самого начала решило, что убийца, уходя, обогнул дом и вышел через ту же калитку, через которую вошел? Время работало против него; резко, одним движением перерезав множество сосудов, в том числе и сонную артерию слева, вряд ли он сомневался в точности нанесенного удара. Зачем же, в таком случае, терять время и обходить дом кругом? Вне всякого сомнения, убийца действовал очень дерзко: был хорошо выбран день, действительно, на редкость жаркий, – один из тех дней, когда из-за влажности от жары устаешь вдвойне, – и час, когда все отдыхают после обеда. Но успех дела зависел от того, насколько быстро он справится, поэтому задержка, потеря времени казалась бессмысленной. Если только… если только в ней не было какого-то особенного, скрытого смысла. Но тогда, в чем он? Убийца во что бы то ни стало хотел пройти мимо окна гостиной и бросить последний взгляд на всю сцену, увидеть, как она смотрится со стороны? Но так ведут себя лишь люди искусства, художники, которые любят отойти на несколько шагов и окинуть взглядом только что законченную картину. Тут судья де Марко решила, что хватит фантазировать.

Мысли ее текли спокойно, с той естественностью, с какой одна за другой падают в реку дождевые капли, и вдруг дождь переполнил реку до краев, вода хлынула на берег – судья де Марко поняла: убийца хотел убедиться, что жертва его мертва, ему было важно увидеть это зрелище – зрелище состоявшейся смерти. Это оказалось так просто, что она даже не поздравила себя с догадкой. Просто, это было так. Но почему?

И судья де Марко снова вспомнила охватившую ее тревогу, когда она впервые увидела место преступления.