Не завидуй себе
Шрифт:
Прага, Братислава, Высокие Татры, заграничная обстановка с уютными кафе – всё располагало к романтическому настроению. В горах подруги случайно познакомились с двумя братьями, неожиданно остановившими их около симпатичного кафе в альпийской деревне.
– Добрый вечер, – сказал молодой человек, тот, что был явно постарше.
У девчонок не было настроения знакомиться на улице. Они прошли мимо. Молодые люди обогнали их и, загородив путь, продолжили:
– Это мой младший брат Питер.
И не давая им опомниться, второй сообщил:
– А это мой старший брат Стефан, мы только что приехали из Братиславы и не знаем, как проводить здесь время, вы нам поможете?
Подруги не
Питер оказался на три года младше Алёны. Для тех, кому слегка за двадцать, это огромная разница в возрасте. Он хоть и в последнем классе, но всё еще в гимназии, где мысли молодых людей сосредоточены на одноклассницах, а лицо заливается краской при одном только виде обнаженной женщины, случайно замеченной между шторами в окне. Возраст молодого человека камуфлировался ростом и брутальными мускулами, но ребенок предательски просвечивал через смущенный взгляд. Они с Веркой могли бы быть братом и сестрой. Темные вьющиеся волосы и мягкий овал лица делали их похожими.
Его ухаживания были по-европейски красивыми и по-славянски настойчивыми. Алёна поддалась натиску и проводила с ним всё время, тем более что Верку заносило: то она усаживалась на тротуаре центральной площади горного курорта, протягивая ладонь для милостыни, и при этом пела «Катюшу»; то не приходила ночевать в дом, где они остановились, и Урбанова, не любившая оставаться ночью одна еще с детства, сидела, уподобляясь васнецовской Алёнушке, только что не у пруда, а у темного окна, и прислушивалась к завыванию диких животных в зоопарке у подножья гор; то она встречалась с друзьями и не приглашала с собой Алёну. Если два последних Веркиных «преступления» она еще могла простить, мало ли что, то «Катюшу» с протянутой рукой – никогда. Максималистке Урбановой это казалось кощунственным. Ее родители прошли всю Великую Отечественную от первого дня на западной границе и до последнего. Минувшая война для Алёны, очень позднего обожаемого ребенка, была святыней, и она никому не позволяла оскорблять память о ней.
Питер относился к Алёне с порывом юношеского восторга. Даже его родители, ненавидящие русских еще после танков в Праге в 68-м году, не могли устоять перед увлечением любимого младшего сына. Его несло, как перекати-поле во время урагана. Каждое утро «предки» отвозили их на машине или на горное озеро, или к подножию Высоких Татр. Питера, прожившего всю жизнь в чистенькой белой Братиславе, раскрашенной красными черепичными крышами, привлекали романтические пейзажи. Всякий раз его душа ликовала при виде природных чудес.
– Стой, посмотри какой роскошный гриб рядом с тобой. Я таких еще никогда не видел!
Алёна остановилась, огляделась вокруг и ничего не увидела.
– Какая же ты смешная, вон, около твоих ног, прямо рядом с тобой.
Девушка искренне пыталась найти гриб, внимательно смотрела под ноги, сканировала взглядом всё вокруг, смущенно улыбалась, но ничего не находила.
– Около правой ноги, – не унимался Питер.
Алёна видела только крупные разноцветные листья, прильнувшие к ее ботинку.
– Ну вот же, около твоего носка, – прыснув от смеха, он присел на корточки и аккуратно срезал ножку лесного чуда. – Ну, ты даешь.
Алёна, будучи глубоко испорченным городским жителем, выезжала на природу только в случае серьезной необходимости. Своей машины у ее родителей не было, а тащиться в утреннюю тмутаракань на забитой грибниками электричке удовольствия не доставляло. Она не понимала и не чувствовала радости ни от звуков шелеста листвы, ни от летних запахов травы, не замечала радуги на паутине между ветками деревьев. Она была неисправимым вечно занятым и спешащим куда-то столичным жителем, родившимся в центре города и никогда не тосковавшим по природе. Зона ее комфорта не выходила за пределы уютных московских двориков с тополями, сиренью и цветочными клумбами.
Теперь же Урбанову забавляло карабканье
У подножья начался дождь, и они, взявшись за руки, долго бегали между деревьями-акселератами, пока не наткнулись на заброшенный дом с заколоченными окнами. Сеновал при нем, по-европейски чистый и аккуратный, был не заперт. Пахло сухими цветами и травами. Через щели в крыше пробивалось солнце, грибной дождь тонким пунктиром исчертил угол сарая под потолком. Им было хорошо лежать на копне сена, обнявшись, и смотреть ввысь, иногда нежно целуясь и переговариваясь. Мягкий и деликатный Питер, поэтизирующий и боготворящий русскую диву, дрожал от восторга и обжигал свои красивые тонкие пальцы прикосновениями к ее лбу, щекам, губам, не смея решиться на большее. Постепенно близость тел стала одерживать верх над здравым смыслом, и, когда губы плотно соприкоснулись, начав игру, а языки трепетно переплелись, Алёна больше не смогла удерживать свои ладони, плавно проникающие под его свитер и скользящие по мускулистой груди. Питер часто задышал, руки сжали ее плечи, и она почувствовала бедром сквозь ткань его твердое желание пробраться наружу, а руки услышали мощные толчки сердца юноши. Сначала мягко и стеснительно и уже в следующую секунду уверенно и настойчиво по телу Алёны пошла цепная реакция от разливающегося и бунтующего вожделения. Игривая ладонь нырнула вниз вдоль втянутого живота и нетерпеливо стиснула то, что искала. Это стало последней каплей. Питер охватил ее всю, прижал к себе, и сплетенными телами они перекатились по душистому колючему ложу, где его бедра сразу, без прелюдий начали ритм, тот непобедимый Его Величество Ритм, перед которым нельзя устоять, который сразу передался ей и объединил, вытесняя сознание. Их дыхание смешалось в водовороте порыва, его пальцы устремились расстегнуть ее тонкие светлые брюки… стащить такие же мягкие и шелковистые, как ее кожа, трусики…
Воспитание и природная рассудительность всегда мешали Алёне делать непоправимые ошибки, а уж острые соломинки, колющие голую попу, поучаствовали и включили в критический момент мозг, зажгли в нем лампочку с надписью «Стоп».
– Почему? – шептал ничего не понимающий Питер. – Ты же…
– Потому, Петечка.
Ну как ему объяснить, что «студентка, комсомолка, спортсменка» после 5-го курса университета не желает расставаться со своей девственностью?
Алёна встала, поблескивая тициановской белизной, оттененной золотистым треугольником волос в косых стрелках солнечных лучей. Под аккомпанемент испепеляющих взглядов юноши неторопливо оделась, сосредоточенно стряхнула прилипшие травинки и листья и как ни в чем не бывало холодно сказала:
– Пошли, пора, твои родители, наверное, уже заждались.
Она уехала через несколько дней, вдоволь насладившись вниманием и смешной влюбленностью Питера. Однако, вопреки обещанию, трепетный возлюбленный не пришел на вокзал проводить. Алёна не понимала, что случилось. Девичья фигурка с большим чемоданом в руках выглядела одиноко на фоне тусклых отсветов окон вагона за спиной. Поезд, как ежик в тумане, затерялся на конечной железнодорожной станции в горах. Казалось, что про него и ее все забыли.
В Москву вернулась в тоскливом настроении. Ее полностью зациклило на воспоминаниях о романтических приключениях в горах, и она пребывала в догадках о причинах неожиданного финала. Каждый день проверяла почтовый ящик, ждала писем из Чехословакии. Зарубежных конвертов не было.
Летние события, как ластиком, начисто стерли из памяти Урбановой высокого парня в белых одеждах, перед которым «расступались столы с зелеными лампами» в воздушном зале библиотеки имени Ленина.