Не жди, не кайся, не прощай
Шрифт:
– Йес-с! – прошептал он, выбросив в воздух кулак, и принялся собираться.
В час дня Константин уже голосовал возле проезжей части. Не прошло и десяти минут, как у обочины притормозил видавший виды зеленый «Фольксваген». После непродолжительного торга водитель сверкнул золотыми коронками и воскликнул с лихостью потомственного извозчика:
– Э, да ладно, садись. Где наша не пропадала!
– Везде пропадала, – сказал Константин, устраиваясь на продавленном переднем сиденье.
Отсмеявшись, водитель разогнал свой старенький «Фолькс» до буквально потрясающей скорости
– Сороковник стукнул, е-мое. Больше половины жизни псу под хвост. О, моя испорченная свежесть, буйство глаз и наводненье чувств!
Тут Константин обратил внимание на фотографию, украшающую треснувшее лобовое стекло. Это был снимок Есенина, но не тот классический портрет с трубкой, столь популярный в народе. Руководствуясь какими-то непонятными мотивами, Григорий остановил выбор на увеличенной фотографии мертвого поэта. Из-за рассыпавшихся кудрей и страдальческого излома бровей Есенин походил на обиженного мальчика, уснувшего в слезах. Приоткрытые губы еще таили звук последнего горестного вздоха.
Нахмурившись, Константин отвел взгляд.
– Не боись! – воскликнул Григорий. – Это же Серега Есенин. Наш человек.
– А почему мертвый? – спросил Константин.
– Какому ж ему быть после того, как его инородцы убили? Ты, часом, не из их племени?
– Нет.
– И правильно, – успокоился Григорий, лаская обеими руками обмотанную изоляционной лентой баранку. – Откуда родом?
– Не знаю, не помню.
– Где родился, не помнишь?
– В одном селе, – ухмыльнулся Константин, – может, в Калуге, а может в Рязани…
– Из психушки сбежал? – насторожился Григорий.
– Это я Есенина цитирую.
– Таких стихов не знаю, в фильме их не было. Зато вот: хулиган я, хулиган, от стихов и сыт и пьян… А? Как сказано?
– Не совсем точно.
Константин хотел поправить Григория, но тот его опередил:
– Быть того не может. Они перевирать не станут.
– Кто «они»?
– Безуховы… или как их там? Тьфу, дьявол, фамилия из головы вылетела. – Григорий раздраженно ударил кулаком по баранке. – В общем, диск мне недавно попался с их фильмом. Папаша и сын постарались. Мировое кино про Серегу отсняли. Я как посмотрел, так сразу понял: наши люди, великорусские.
– И все-таки почему фотография мертвого Есенина? – не удержался от вопроса Константин.
– Это фото в каждой серии показывали, – пояснил Григорий. – Оно как напоминание.
– О чем?
– О чекистах пархатых, что Россию-матушку кровью залили. Иуда Троцкий и компания. Вот змеи подколодные! Годами вокруг Есенина увивались, своего часа ждали, чтобы ужалить… Он в кабак – они всей сворой за ним. Он Пастернаку в ухо – они на карандаш. Гэпэушники сраные. – Григорий снова пристукнул кулаком по рулю. – Поименно их не знаю, а то предал бы анафеме. Кажется, Эрлих среди них какой-то был, ну и прочее отродье. В общем, цирлихи-манирлихи всякие. Заманили в «Англетер», тю-тю-тю, ля-ля-ля, а сами пулю в лоб, удавку на шею и канделябром, канделябром… Серега как чувствовал, когда писал, что, мол, в этой
– А мы? – спросил Константин.
– А мы – вот. – Григорий кивнул на фотографию. – Не тоскуем, не грустим, не плачем. Или как там у Высоцкого? У обрыва, возле пропасти, по самому по краю…
Дождавшись, пока Григорий прокашляется, Константин заметил:
– Высоцкий наполовину евреем был.
– Смотря на какую половину. Водку хлестал по-нашенски, не хуже Есенина. Думаю, актер, который его изображает, тоже выпить не дурак. Между прочим, его Серёгой кличут. И хоть нос у него, прямо скажем, не курносый, а я бы с ним в разведку пошел. Пейте водку в юности, бейте в глаз без промаха!
Константин стиснул челюсти и зажмурился так, что в глазницах заискрило. Вольная интерпретация есенинских стихов напомнила о Марии. Глупое сердце, не бейся, твердил он, а оно не слушалось, трепыхалось в грудной клетке пойманной птичкой, причиняя боль себе и человеку.
Высадившись из «Фольксвагена», Константин зашагал в сторону спортивного комплекса «Олимпийский». С одной стороны к спорткомплексу примыкала сверкающая чаша стадиона с площадками для волейбола и тенниса, с другой тянулось нагромождение складских помещений и гаражей.
Обилия спортсменов и физкультурников в окрестностях не наблюдалось. Разве что приметил Константин десятилетнего пацана с ракеткой, который яростно лупил по мячику, отскакивающему от стенки, да проехала мимо стайка юных велосипедистов в яйцеобразных касках. Остальные люди, попадавшиеся Рощину на глаза, не бегали, не прыгали, равно как и не совершали никаких других резких движений. Спорткомплекс «Олимпийский» служил такой же ширмой, как и одноименный отель. Дорогостоящей, но надежной ширмой, заглянуть за которую было дано далеко не каждому.
За входящими и выходящими в главный корпус следили оловянными глазами угрюмые охранники с фигурами тяжелоатлетов. Задержавшись у конторки, Константин представился и назвал цель визита. Страж смерил его свинцовым взглядом и кивнул в сторону лестницы:
– Топай на второй этаж. Там встретят.
– Кто? – спросил Константин из вредности.
– Кто надо, – ответил страж. – Встретят и проводят. – Он вытащил мобильник, готовясь позвонить наверх.
– Куда? – не удержался Константин от нового вопроса.
– Куда надо.
Страж засопел. Шутить с ним было все равно что дразнить носорога. Константин сделал ему ручкой и отправился на второй этаж.
Там его встретил весь слепленный из рельефных мышц, но низкорослый качок с выпяченной грудью и отставленным задом. Не потрудившись открыть рта, он ткнул пальцем в конец коридора. Миновав тренажерный зал, откуда несло потом и доносилось лязганье железа, Константин вошел в низковатое, но просторное помещение, в центре которого находился квадратный помост, обтянутый посеревшими от пыли канатами. Там лениво разминались двое раздетых по пояс парней в боксерских трусах.