Не злите джинна из бутылки
Шрифт:
Неискушенный Сеня Гудронов принял вопрос за чистую монету, но режиссер Кирилл Мефодьевич, слушающий их беседу, тут же поморщился, поскольку уловил фальшь в словах Людмилы. Великий режиссер Станиславский сказал бы свое знаменитое «Не верю!».
Однако вмешиваться Кирилл Мефодьевич не стал — это же не репетиция пьесы. Вот на сцене он бы Людмилу за такое взгрел. А остальное — не его дело.
— Вы играли поросенка Пятачка на утреннике неделю назад? — спросил Гудронов.
— Ну, я. — Она покосилась на режиссера и беспокойно облизнула губы.
— Вам
— Ну да… наверное… я не помню.
— Так вы можете предъявить мне своего поросенка? — против воли Гудронов повысил голос.
— А в чем, собственно, дело? — вмешался режиссер. — Что не так с этим поросенком?
— Это не поросенок, а улика, я должен соблюсти тайну следствия, — уклонился от ответа капитан.
— Этих поросят было много, отчего вы прицепились именно к моему? — задала Ирискина очень здравый вопрос.
Сеня Гудронов не мог ответить честно, что остальные десять поросят пропали в неизвестном направлении, поэтому он хотел промолчать со значением — дескать, идет следствие, посторонним об этом знать не положено, но получилось у него молчание неуверенное, он мялся, как троечник у доски.
— Так как насчет вашего поросенка, — напомнил он, — вы можете его мне показать?
— Да не помню я, куда он делся! Выбросила, отдала кому-то! — выкрикнула Людмила со слезами в голосе, и снова режиссер слегка поморщился, потому что слезы были очень ненатуральными. — Конечно, если бы я знала, что поросенок понадобится милиции, уж я бы его под стекло положила, или в сейф заперла, или директору театра отдала на хранение, чтобы не потерялся, — на этот раз в голосе ее было вполне искреннее ехидство.
— А где вы были вчера в первой половине дня? — опомнился Гудронов. — Тоже забыли?
— Отчего же, здесь, в театре была, на репетиции, вон Кирилл Мефодьевич может подтвердить, — радостно ответила Л. Ирискина.
— Да? — Гудронов обескураженно развел руками. — Ну что ж, пока у меня все, больше вопросов не имею.
— У вас дети есть? — оживился Кирилл Мефодьевич. — Контрамарочку на утренник не хотите взять?
— Нет у меня детей! — мрачно сообщил Гудронов. — Счастливо оставаться!
— Понимаешь, Питиримыч, — говорил Сеня, задумчиво намазывая горчицей кусок хлеба, — чувствую я, что она что-то знает про этого поросенка! У нее-то самой алиби железное, но если бы ты видел, как она нервничала при разговоре!
Гудронов выглядел таким расстроенным, что у капитана Ананасова язык не повернулся сделать ему очередную выволочку за свое ненавистное старорежимное отчество. Друзья и коллеги сидели в кафе под художественным названием «Завтрак на траве» и ожидали официантку Ларису. Время обеда давно прошло, но из-за дела только сейчас удалось вырваться перекусить.
Есть Гудронову хотелось страшно, да еще он переживал из-за разговора с артисткой.
— Вот что они из себя строят, а? — с тоской вопрошал он. — Подумаешь, поросенка
Наконец появилась Лариса, ловко неся поднос с двумя огромными тарелками.
— Что это у вас бифштексы какие-то странные? — спросил Ананасов, обозревая нечто подошвообразное, лежащее на тарелке.
— У повара Васильича теща умерла в Новохоперске, — равнодушно сообщила Лариса, — хоронить поехал. Зато картошки я вам побольше положила.
— Ну, везет Васильичу! — усмехнулся Ананасов. — И на такой работе сытной пристроился, да еще и тещу в Новохоперске держал от греха подальше.
— Водку пить будете? — спросила Лариса и отскочила удивленно, когда оба капитана замахали руками и заорали, что они на работе.
Лариса обиженно пожала плечами и ушла, Гудронов отважно набросился на бифштекс, Ананасов же решил сначала потренироваться на жареной картошке. Некоторое время капитаны дружно работали челюстями, потом Ананасов отложил вилку и поглядел на друга особенно внимательно.
— Ты, Сеня, не расстраивайся так сильно, — начал он издалека, — и не переживай.
— Да, — уныло молвил Сеня с набитым ртом, — а что я Остапычу скажу? Ведь отчитаться надо…
— Ты уж меня извини, Сеня, — глаза Ананасова подозрительно блеснули, но его друг, вплотную занявшись бифштексом, этого не заметил, — но неправильно ты, Сеня, себя ведешь. И Остапыч тебе то же самое скажет. Ведь он нас как учил? — Ананасов поднял вилку. — К каждому свидетелю нужен свой индивидуальный подход. Отшила тебя артисточка? Так она в своем праве, поскольку имеется алиби. Вот если бы она мялась да лепетала что-то несуразное, тогда бы ты мог проявить строгость, следователем ее пугнуть и вообще…
— Что-то я не пойму, к чему ты клонишь. — Глаза Гудронова потемнели от обиды.
— А к тому, Сеня, что надо менять тактику! — обрадовался Ананасов. — То ты был с ней неоправданно строг, а теперь будешь необъяснимо любезен и даже непоследовательно ласков!
Произнеся этот сложный пассаж, капитан Ананасов с чувством выполненного долга отправил в рот кусок мяса. Гудронов же так удивился, что даже не нашелся что ответить, только уставился на друга выпученными глазами.
— Смени тактику, Сеня, — настойчиво говорил Ананасов, — встречай ее после спектакля, цветы подари, комплименты говори. Можешь в кафе пригласить!
— Какое кафе, когда до зарплаты еще… — махнул рукой Гудронов и тут же опомнился: — Да ты что мне предлагаешь?
— А ничего особенного, — невозмутимо ответил Ананасов, — сам же сказал, что она что-то скрывает. Вот и поухаживай, она бдительность потеряет и разговорится.
— Да я как-то с женщинами не очень лажу… — смутился Гудронов. — Ты же знаешь, они меня не любят… Нет, Питиримыч, идея твоя провальная, ничего не выйдет! — Десерт какой будете? — подошла Лариса. — Мороженое или слойку с яблоком?