Не зови меня больше в Рим
Шрифт:
– Рассказать… – произнесла она словно во сне, – рассказать бывает труднее, чем убить. И поверьте, ни разу, ни разу за эти пять лет я не раскаялась в том, что убила его, нет, никогда. И вместе с тем я уверена, твердо уверена: до конца дней своих не прощу себе того, что молча сбежала из дома, оставив там сестру в одиночестве.
– Что ж, молчание вы наконец нарушили.
– Нет. Прошу вас, умоляю, если хотите, на колени встану: никому этого не рассказывайте.
– Элиса, вы сошли с ума?
– Нет, я больше не смогу повторить это, повторить перед людьми, на суде… Нет!
– Один раз вы об этом рассказали – и злые чары теперь уже разрушены. В следующий раз вам будет легче. Вы же психиатр и отлично знаете, что именно так все и происходит в человеческом мозгу.
– Вам этого не понять, инспектор, никогда не понять! Вы даже на миг не можете представить себе, какой стыд чувствует женщина в такой ситуации. Глубокий, невообразимый, жуткий стыд. Ты проклинаешь час своего рождения, желаешь поскорее умереть!
– Вы не виноваты в том, что над вами совершалось насилие.
– Вам легко говорить.
– Если вы не расскажете об этом, если правда не откроется, ваш отец в какой-то степени останется безнаказанным.
– Мой отец уже заплатил за содеянное.
– И что, это пошло вам на пользу, помогло вытравить из памяти стыд, о котором вы только что говорили?
– Нет, он остался при мне. Он похож на осколок стекла, терзающий тебе внутренности.
– Ну так извлеките его наконец! Пусть люди узнают, каким чудовищем был ваш отец.
– Извлечь его можно будет только после моей смерти. И я думала о смерти, когда события стали развиваться вовсе не так, как было запланировано, но мне не хватило смелости.
– Вы виноваты, Элиса. Вы убили этого бедолагу Абелардо Киньонеса, убили несчастную девушку Джульетту Лопес, которой вроде бы удалось начать жизнь заново. И теперь вы не должны скрывать свои мотивы.
Элиса как-то неожиданно успокоилась и спросила с иронией:
– А в убийстве отца я разве не виновата?
– Разумеется, виноваты.
– Почему же вы об этом не сказали?
Я встала со стула:
– Элиса, я сейчас поговорю с судьей. Он вызовет вас для дачи показаний. Если вы не повторите сказанного сегодня, дело сильно усложнится. Если не ради себя самой, то сделайте это ради ваших сестер, ведь правда и им также поможет получить снисхождение суда.
– А вы ведь с самого начала знали, что не станете молчать, так?
– Потому что вы сами обо всем мне рассказали, чтобы это наконец выплыло на свет божий. Иначе вы, как и раньше, молчали бы.
Она не стала
– Да, еще один вопрос: вторая жена вашего отца, Росалия, что-нибудь знала про это?
– Думаю, она с самого начала что-то такое подозревала, но и она тоже, разумеется, молчала. Как и все остальные, она предпочла ничего не знать.
– Но по крайней мере, прежде чем покинуть Барселону, она сделала шаг, который давал возможность настежь распахнуть все окна.
– И через распахнутые окна ворвался ядовитый воздух, инспектор, вы сами в этом убедились. Будьте добры, распорядитесь, чтобы мне дали что-нибудь успокаивающее. Когда меня перевели в тюрьму, у меня забрали все лекарства.
– Не беспокойтесь, я распоряжусь.
Я вышла, не взглянув на нее. В коридоре меня дожидался Гарсон. Он сразу же встал и шагнул ко мне.
– Давайте поскорее выйдем на улицу, Фермин, поскорее.
– Ну и лицо у вас, инспектор! Можно подумать, что вы увидели призрак самого Адольфо Сигуана.
– Вы угадали, именно его я и увидела, и выглядел он жутко, поверьте.
Судья Муро, как и следовало ожидать, пришел в бешенство. Суд предстоял сложный и тяжелый: проблемы психологического характера, обвинения по нескольким статьям, международный охват, давление прессы… Когда я прощалась, он глянул на меня довольно сердито, и на лице его читалось, что полиция вечно самое плохое и неприятное спихивает на судью. Но если Муро думал именно так, он ошибался: в тот миг мне казалось, что в жизни мне не довелось пережить ничего тяжелее, чем исповедь Элисы.
Когда я вернулась домой, Маркосу хватило пары секунд, чтобы понять мое состояние. А еще он сразу оценил, насколько мне плохо, и поэтому не стал ни о чем расспрашивать. Я скинула плащ, плюхнулась в кресло и уставилась в пустоту.
– Налить тебе чего-нибудь крепкого? – предложил Маркос.
Я помотала головой. Он сел рядом и молча погладил меня по плечу.
– Мир ужасен, Маркос, – сказала я.
– Только иногда, – ответил он.
– Всегда, – припечатала я.
– Что мы можем сделать, чтобы улучшить его: пойти в кино, побеседовать, хорошо поужинать, позвать в гости кого-нибудь из друзей, заняться любовью?
– Ничего, – прошептала я. – Еще чуть-чуть посидеть вот так, как мы сейчас сидим, только, пожалуйста, не убирай руку с моего плеча.
Он очень крепко обнял меня. В этот миг я не сомневалась, что жизнь бывает ужасной и что мы находим смысл в каких-то мелочах, которые дают нам утешение, но не объяснение. Если же искать разумные основы в материях высоких, то это приведет лишь к одному – к бьющему через край ощущению абсурда.