Не зови меня больше в Рим
Шрифт:
– Росарио, ваша сестра Элиса признала себя виновной в убийстве отца. Вы это знали?
– Да, – прошептала она.
– В своем заявлении она утверждает, что ее сестра Нурия не имела к преступлению никакого отношения. Всю вину целиком она берет на себя.
Росарио молчала, но из ее глаз немедленно двумя потоками хлынули слезы. Она даже не пыталась сдерживать их, не вытирала и вообще сидела не шелохнувшись. Я продолжила:
– Но нам известно, что она сказала неправду. Нурия знала, что Элиса хочет убить отца, и помогла
– Я тоже знала, – прошептала она.
Я почувствовала, как напрягся Гарсон, и постаралась ничем не выдать собственного волнения. Мой голос звучал ровно и мягко:
– Да, вы ни в чем не участвовали, но знали, что задумали ваши сестры.
– Да, и я тоже хочу искупить свою вину. Я могла помешать им. Я не переживу, если они будут сидеть в тюрьме, а я останусь на свободе. Я знала, что они убьют его, и считала это правильным. – Подбородок ее дрожал, она крепко сцепила руки.
– А кроме того, они приказали убить еще двух человек, замешанных в том убийстве, да? Чтобы те не проболтались.
– Этого я не знаю.
– Разве вам не рассказывали, как развивались события?
– Нет, сестры щадили меня, они всегда старались щадить меня.
Забыв свои благие намерения, я почти что закричала:
– Но почему? Допускаю, что они ненавидели своего отца, что они ненавидели его всю жизнь, но Нурия вышла замуж, вы тоже, Элиса жила далеко… Почему именно пять лет назад они приняли решению покончить с ним? Что-то произошло? Что именно?
Теперь она не просто дрожала, тело ее ломали настоящие конвульсии, но я не отступала:
– Что произошло? Говорите, что произошло!
Ноги больше не держали ее, она согнулась пополам и, громко рыдая, повалилась на пол.
– Не знаю, я не могу сказать, нет.
– С ней совсем плохо, инспектор. Надо бы кого-нибудь позвать, чтобы ей помогли.
И тут я поняла, что пора разжать челюсти. Что я тоже потеряла над собой контроль и надо взять себя в руки. Росарио лежала на полу, сжавшись в клубочек.
– Позовите директрису, Гарсон, – сказала я и, не оглядываясь, вышла.
Что ж, было бы преувеличением сказать, что мы добились всего, за чем пришли, но кое-чего все-таки добились. Росарио призналась: она знала о подготовке убийства, мало того, она хотела, чтобы оно совершилось. Картина получилась бы полной, если бы она открыла нам главный мотив преступления, но теперь докопаться до него будет гораздо легче. Уже выйдя на улицу, я обернулась к Гарсону:
– Поторапливайтесь, у нас очень мало времени.
– Мы пойдем с этими новостями к судье Муро?
– Быстрее, черт возьми! Сейчас они позвонят мужу Росарио, и там такое начнется!.. Пошли отсюда быстрее!
Мы переступили порог женской тюрьмы, прекрасно отдавая себе отчет, что у нас нет санкции судьи, позволяющей снова допросить Элису Сигуан. Однако в тюрьме нас хорошо знали, поэтому про соответствующую бумагу никто и не вспомнил.
Она старалась сохранять прежние выдержку и твердость, но к ним, пожалуй, прибавилась еще некая безучастность, которая словно пеленой затянула ее взгляд и замедляла движения.
– Как дела, сеньоры? Зачем я понадобилась вам на сей раз? – спросила она с налетом вялого цинизма.
Мой ответ прозвучал словно выстрел:
– Ваша сестра Росарио во всем созналась.
Элиса разом переменилась, теперь она была похожа на кошку, которая выгибает хребет, готовясь к нападению. Мне показалось даже, что я вижу, как волосы у нее на голове встают дыбом, а руки, протянутые ко мне, растут в длину. Я здорово испугалась и подумала, что вот сейчас она кинется на меня, но всю свою ненависть Элиса сконцентрировала в словах:
– Что вы с ней сделали? Что вы сделали?
– Ничего. Мы побывали в приюте, где она работает, сказали, что хотим поговорить с ней, и она согласилась. Но, прежде чем началась наша беседа, она по собственному почину сообщила, что прекрасно знала о планах убийства отца. А еще она сказала, что Нурия виновата не меньше, чем вы.
– Будьте вы прокляты, инспектор, всеми силами души проклинаю вас! Как вы могли пойти к ней, зная, какая она слабая и ранимая! Вы показали, как мало в вас человечности, вы показали…
– Можете проклинать меня сколько вам угодно, Элиса, это ничего не изменит. Больше вам не придется лгать, что вы одна совершили это преступление.
– Но вы ведь уже получили одну преступницу, зачем вам понадобилось копаться в грязи?
– Мне нужна не преступница, мне нужна правда. Почему, Элиса, почему? Почему вы с сестрами после долгих лет, прожитых с отцом-тираном, и уже оказавшись вне его власти, вдруг решаете убить его? Только не говорите, что вы опасались за судьбу фабрики! Это не могло быть главной причиной, в крайнем случае – одной из причин. Скажите мне, что случилось, скажите же наконец – уже нет никакого смысла скрывать правду. Я не отступлюсь, пока не узнаю ее, даже если дело у меня заберут, даже если суд уже вынесет свое решение.
– Вы не выпустите добычу, как хорошо натасканный пес.
– Не выпущу. Как сотрудник полиции, я могла бы уже отойти в сторону, но как человек хочу найти ответы, хочу разобраться в том, что не способна понять. Почему такая ненависть, такое отвращение много лет спустя? Почему такая злоба?
Слово “злоба” ударило ее как хлыстом, и она, словно лошадь от внезапной боли, вскинула голову. Потом долго молчала. Я заметила, что мой помощник собирается что-то сказать, и жестом остановила его. Молчание продлилось почти минуту, но, как ни странно, в комнате не чувствовалось ни малейшего напряжения. Она о чем-то думала, а я не мешала ей думать. Наконец она произнесла: