Небеса ликуют
Шрифт:
Тысячи лопат раз за разом врезались в землю. В мокрую землю, в сухую, в гнилую, болотную. Земля уступала, уходила вглубь, змеилась глубоким рвом. А за ним рос вал. Пока еще невысокий, приземистый, он поднимался вверх с каждой секундой, тяжелел, осыпался вниз рыжей порушенной твердью и снова рос…
— А от пан зацный до работы стать хочет!
— То просим пана до лопаты!
Они шутили — лишних лопат не было. Сотни копали, а еще сотни стояли на подхвате, готовые прийти на смену. Они привыкли работать и
Лыцари пируют, смерды копают. Так было всегда, ничего не изменилось.
Я медленно направился вдоль растущего на глазах вала. Может, повезет, может, среди часовых найдется тот, кто видел неуловимую Воронкивскую сотню?
— Какого полка, козаче?
— Тарнопольского, пане!
Дальше, дальше… Табор заворачивал влево, к болотистым берегам маленькой речушки со странным именем Пляшивка. Здесь тоже рыли землю — по щиколотку в воде, разбрызгивая рыжую жижу. Сколько же их, белых? Двадцать тысяч, тридцать?
Больше, наверняка больше!
— Какого полка, панове черкасы?
— Кропивянского, полковник пан Хведор Дхаджалий! Дальше, дальше…
Внезапно ровный строй возов и телег, сцепленных цепями, связанных веревками, разорвался. Вал, до этого ровно обтекавший лагерь, резко завернул вправо. Люду прибавилось — не десятки, а целые сотни муравьями рылись среди болотистой земли. Что-то большое, странной пятиугольной формы, росло на низких болотистых берегах.
— Эй, ви! Копать, копать! Vieux diable! Это есть редьют, а не фарм дю кошон!
Я не поверил своим ушам. Не поверил своим глазам. Захотелось перекреститься.
— Пане пулковнику! Пане пулковнику! А куды хвашины ставить?
— Ma foi! Ставь на фланг ля гош, глюпий голова! Тудья, тудья!
Славный шевалье дю Бартас… То есть пан полковник Бартасенко…
— Шевалье?! Мой Бог! Что вы тут делаете?
— Ба! Гуаира! Мой дорогой друг!
Жупан — нараспашку, мохнатая шапка набекрень, бородка торчком.
— Как видите, строю редут. Этот фланг, признаться, мне совсем не нравится! Синьор Богун, здешний фельдмаршал-лейтенант, обещал прислать десяток мортир!..
Смеяться? Плакать?
— Дорогой шевалье! Вы что, решили воевать?
— Но… — Его голубые глаза удивленно моргнули. — Надо же помочь этим славным черкасам против проклятых татар! Они уже совсем близко, я сам видел!
Наивный бог Марс так ничего и не понял!
— Конечно, эти вилланы — не войско, но синьор Богун обещал прислать три сотни ландскнехтов из этого, как его, прости Господи, реестра…
Мы поднялись на вал, и шевалье гордо развел руками, показывая сделанное. Оставалось только восхититься — редут строился по всем правилам.
Я поглядел на поле — неровное, усеянное недвижными телами — людскими и конскими. Дым уже развеялся. У дальнего леса проступили ровные
Королевский лагерь. Сегодня Его Милости Яну-Казимиру не повезло…
— Признаться, позиция тут очень удобная. Справа — болота, коннице не пройти, да и пушки подтащить трудно.
Менее всего хотелось думать о стратегии и тактике, но энергия шевалье захватила и меня. Редут — дело полезное, очень полезное, особенно если завтра счастье переменится. Но вот болото…
— Вы ошибаетесь, дорогой друг. Это ловушка.
Я прошел чуть дальше, к самому краю строящегося укрепления. Недоумевающий дю Бартас проследовал за мной.
— Смотрите! Через болота течет река. Она называется Пляшивка. Видите?
Узкая синяя полоска была почти незаметна среди густой зелени.
— Ну и что? — удивился он. — Очень удобно, с этой стороны лагерь нельзя атаковать! К тому же всегда можно отойти через гати…
Я вздохнул. Неплохо бы capitano Хмельницкому пригласить сюда хорошего гидравликуса. С одним митрополитом каши не сваришь.
— Дожди, шевалье! Река выступила из берегов. К тому же ее легко запрудить. День работы — не больше. И тогда здесь будет Венеция. Поверьте, я строил плотины, и не один год.
— Гм-м…
Трудно сказать, насколько шевалье оценил мои выводы. Военные — люди особого склада. Порох, шпаги, пушки — вещь незаменимая, конечно. Пока вода не подступит к горлу.
— Пане пулковнику, пане пулковнику! Гарматы привезли! И пушку большую, «Сирота» называется! Ох, и справная пушка! Куды ставить?
Шевалье вздохнул, взъерошил бородку.
— Извините, дорогой де Гуаира! Эти вилланы сами ничего не могут! Приходите вечером, моя штаб-квартира будет здесь, и… Mort Dieu! Давно я так не веселился!
Грозный полковник Бартасенко устремился прямо в гущу белых свиток, а я сообразил, что так и не успел рассказать ему о погибели Ор-бека. Ничего, еще будет время! С такой новостью можно прямо к панне Ружинской ехать!
Солнце ушло, и дождь, словно выпущенный тьмою на свободу, опять забарабанил по полотну палаток. Я порадовался, что так и не успел избавиться от шляпы. Плохо ли, хорошо ли, но «цукеркомпф», несмотря на свое название, все еще не развалился окончательно.
Мне не везло.
Воронькивская сотня оставалась неуловимой. Хлопец из Переяславского полка, которого удалось найти возле брошенных на землю чугунных гармат, сообщил, что «батька Полегенький» со своими черкасами ушел «шарпать». Я хотел переспросить — но понял. Кому-то этой ночью придется несладко!
Пороховой дым сменился гарью от пригоревшей каши. Веселье стихло, но возле чадящих костров по-прежнему шумели, поднимали кубки и чарки, хвалились победами.
Вавилон оставался Вавилоном. Это было. И не раз, и не два…