Небесная канцелярия. Сборник рассказов
Шрифт:
– Ты бы язык отпустил, – спокойно сказал Петровичу Рыжий.
Петрович разжал зубы и израненный язык, как побитая собака, уполз глубоко в рот.
– А ты, как я погляжу, не из тех, кто опасностей боится. Смелый. Не каждый смертный решится крутить электрику под напряжением. Ты случаем машину не водишь?
Петрович покачал головой из стороны в сторону. Израненный язык мстил Петровичу адской болью и наотрез отказывался произносить слова.
– Жаль. Было бы забавно посмотреть на «мистера-тормоза придумали трусы»… – задумчиво продолжал Рыжий. – У тебя с техникой безопасности как? Ты ее вообще учил?
Петрович одобрительно хрюкнул.
– А чего тогда щиток не обесточил? – укоризненно спрашивал
Петрович лишь виновато пожал плечами.
– Ладно, смертничек, сейчас дождемся вердикта сверху, а там будем решать, куда тебя затулить, – вяло сказал Рыжий и, указывая на гражданку, что сидела за стойкой, добавил: – как только матушка соизволит выдать нам предписание по твою душу, – и Рыжий картинно поклонился гражданке за стойкой.
Гражданка за стойкой своей важностью и бюрократической выправкой очень напоминала Петровичу их кассиршу, Раису Гавриловну. Дважды в месяц Гавриловна становилась едва ли не самым главным человеком на производстве. Ну, пожалуй, вторым после главного инженера. В день аванса и день получки. В эти дни Гавриловна шла на работу с высоко поднятой головой, предвкушая сладостную власть над простыми работягами, дармоедами и даже начальником цеха. Гавриловна смело могла захлопнуть окошко кассы перед самым носом очередного просящего, чтобы пару часов погонять чаи в бухгалтерии. И спорить с ней было совершенно бесполезно! Даже опасно. Можно было смело отправиться в конец очереди, к тем, чьи «зарплатные ведомости пока отсутствовали». Ни шоколадок, ни цветов Гавриловна не принимала, оставаясь стойкой к попыткам подкупа должностного лица, что еще больше поднимало ее авторитет в глазах трудящихся. Вот Кассирша, как она есть!
Кассирша что-то усердно писала за стойкой, не обращая внимания на Рыжего и Петровича, ожидавших от нее чего-то.
Чего ждал Рыжий, он, по-видимому, знал, только не говорил. А вот чего парился Петрович, он понять никак не мог. Как и того, куда он попал и что ему за это будет.
В минуты томительного ожидания к стойке подошел какой-то паренек, одетый во все светлое. Он и сам был светлым. Соломенные волосы модной прической ниспадали ему на плечи, сливаясь своей светлостью с таким же светлым одеянием. Паренек в светлом выглядел, как маляр, только что закончивший белить потолок. Только, в отличие от маляра, пахло от паренька не побелкой и краской, а чем-то очень-очень приятным.
– Воспитываешь? – спросил он у Рыжего.
Рыжий ленно кивнул головой.
– И как? – не унимался Маляр.
– Хочь, тебе дам на воспитание? – отрезал Рыжий.
– Спасибо, у меня своих орлов хватает! – ответил Маляр и принялся с интересом наблюдать за тем, что будет происходить далее.
Время тянулось бесконечно долго. Петрович уже попрощался со своей последней электричкой, прекрасно понимая, что уже к этому времени боекомплект весь, до капли, был отстрелян и прямо сейчас не вяжущего лыка Пяткина боевые товарищи торжественно проносят через проходную. Перспектив вскочить в последний вагон не было никаких.
– Слышь, Толян, ты бы дышал через раз и не в мою сторону, – пренебрежительно сказал Рыжий, – мне еще работать, знаешь ли.
Петрович втянул голову и стал выдыхать себе в робу, наполняя внутренности рабочей одежды дивными ароматами укропа, не переваренной шпротины и огненного зелья.
Наконец Кассирша протянула какую-то бумажку Рыжему, обозвав ее строгим голосом «предписанием».
Рыжий лениво взял бумагу из рук Кассирши, мельком бросил на нее взгляд и удивленно сказал Петровичу:
– А ты везучий!
Петрович так и не понял, в чем состояло его везение, потому что тут же обнаружил себя на больничной койке. Очень болел язык и большой палец на руке.
Следующим утром с перебинтованным пальцем и заштопанным, распухшим донельзя
Тем же вечером дома, лежа на продавленном диване, Петрович был погружен в тяжкие думы. То, что его долбануло током, он прекрасно понимал. Не впервой. Но вот что это такое было после? Что-то подобное с ним пару раз случалось в жизни, когда он имел неосторожность «зажечь огни» с Могорычом. Неделя беспробудного запоя у Петровича обычно венчалась задорно скачущими медведиками, нарисованными на обоях, бубнящими чертями, нагло растаскивавшими остатки закуси и манящими русалками, бередившими животные инстинкты еще о-го-го мужика. Из всего этого Петрович заключил, что с ним стался глюк и он отловил галюны на почве крайней усталости и нестерпимых побоев электротоком.
В перерывах между думами незадачливый электрик пытался носом выкурить сигарету. Из-за того, что язык, ополчившийся на коварство хозяина, нарочито не вмещался в рот и нахально выпирал, сомкнуть губы вокруг курева не представлялось возможным.
К концу второго дня к еще безмолвному Петровичу пожаловал сам начальник цеха. Начальник цеха культурно подивился необычному виду своего сотрудника, в душе наверняка не раз взоржав как сивый мерин. Заботливый руководитель торжественно объявил, что Петрович своим героическим поступком заслужил неделю больничного. И клятвенно пообещал отпуск летом, если его любимый электрик подпишет акт о поражении электротоком за пределами завода. Отпуска летом у Петровича не было очень давно, и он любезно согласился подписать коварную бумагу, одобрительно икнув при этом.
А третьего дня Петровича ждал визит его трудовых товарищей. Они завалились к нему в крохотную однушку шумной ватагой во главе с уже вышедшим из комы Пяткиным. Вот уж кто не стал лукавить, так это верные товарищи, всегда готовые подставить плечо помощи своему соратнику по труду. Вволю нахохотавшись и настебавшись, парни стали поздравлять Петровича со вторым днем рождения. А уж если такая оказия приключилась? Да, законы трудового коллектива надо чтить! И не важно, первый это день рождения или двадцать пятый. Благо дело, арсенал парни прихватили с собой, избавив Петровича от необходимости на пальцах изъясняться в ближайшем магазинчике. Хорошо, хоть Могорыч был настолько занят очередными поисками истины, что проведать Петровича никак не мог. Иначе больничный электрика автоматически продлился бы еще на пару недель.
Спустя неделю бодрый и радостный Петрович наконец приступил к своим служебным обязанностям. Ноготь на большом пальце причудливо цвел разными красками, а язык, уже примирившийся с хозяином, болел все меньше и меньше. Жизнь налаживалась.
Тот злополучный щиток Петрович все-таки сделал. Сделал на славу, насколько велела ему профессиональная сноровка, как того требовал начальника цеха и насколько позволяла чертова мать. К несчастью, щиток был не единственным объектом на производстве, требовавшим руки мастера с уже отцветавшим и отваливающимся ногтем большого пальца.
Не прошло и месяца после инцидента, как вновь случилась неприятность. В очередной раз погасли фонари, освещавшие небольшую аллейку перед заводоуправлением. Плевое дело. Петрович знал о проблеме, потому что проблема с завидной регулярностью напоминала о себе. Все дело было в контактной группе щитка, находившейся в здании завода. В отличие от «новогоднего», складского, щиток наружного освещения был вполне приличным на вид. Но уж очень старым! Менять «кишки» никто не собирался, и проблема решалась пресловутыми «временными мерами». Проблема наружного освещения перед руководством стояла на последнем месте, сразу после кабинета и кожаного кресла Петровича, поэтому финансировать облагораживание щитка никто не торопился.