Небесные преследователи
Шрифт:
– И кто, скажите на милость, тут все это развесил? – Это она заметила белье. На мой непросвещенный взгляд, висит себе и висит, никому не мешает.
– На улице дождь, мадам, – отвечаю я.
– Мы все равно вывешиваем белье на улице. Дождь ведь не идет вечно. – Мадам Верт сердито вздыхает. – Ладно, пусть висит пока. А ты иди мыть посуду и в следующий раз, если не уверена, спрашивай Одетт.
Ругая про себя Одетт за ее совет некстати, я замечаю, что мсье Жозеф забыл блокнот. Вот же он лежит, прямо тут, на кухонном столе, только руку протянуть. Может, спор с мсье Этьеном его вдохновил и он опять сел за
Убедившись, что мадам Верт за мной не следит, я украдкой листаю тетрадь. Почерк тот же самый, что и на листах, которые я увидела в тот день в аллее. Словно по волшебству, буквы бросаются на меня со страниц. Я пролистываю чертежи. Вытянутые, круглые устройства… и еще одно в форме слезы. Похоже, оно понравилось мсье Жозефу больше остальных: он рисует его раз за разом.
Я листаю дальше.
Но вот и все, остальные страницы пусты. Последним расположен рисунок продолговатого изобретения с веревками по углам. Я узнаю его, и в груди у меня что-то сжимается. С веревок свисают мальчик и девочка.
Пьер. И я сама.
Слов на странице нет, кроме одного-единственного. Выглядит оно вот так: Fini.
Не знаю, что оно означает. Но мне становится грустно. Все это волнение, все эти чудеса, а потом… ничего. Тупик. Когда мадам Делакруа увидела той ночью бумаги, то подумала, что Монгольфье времени даром не теряли. Она сама так сказала. Но теперь этому пришел конец. Но должен же быть способ заставить их снова сесть за работу.
– Так, а что там со стиркой? Первая порция высохла? – Это кричит Одетт из противоположного угла кухни.
– Что? Ох… – Я поднимаю взгляд на веревку. – Почти. Еще немного…
Я замолкаю.
С бельем мадам Монгольфье случилось что-то странное: нижние юбки раздулись, как паруса в бурю. Они растут и растут прямо у меня на глазах! Подергиваются, потихоньку поднимаются вверх, покачиваются, словно ожили.
Вот-вот мадам Верт заметит, что я таращусь на белье, и скажет, что поэтому-то и надо было развесить его снаружи. Но я не могу оторвать глаз. Это ведь то же самое, что происходило с летательным аппаратом! Белье приподнимается, потом опускается. Но есть и разница: шелковая сорочка раздувается и становится похожей на сосиску. Однако хлопковая нижняя юбка висит почти что неподвижно. Почему же? Я не то чтобы знаток белья, но все равно уверена, что двигаться само по себе оно не должно.
Схватив карандаш, что торчал из горшка на столе, я раскрываю блокнот на следующей чистой странице. Рисую плиту. Горшки. Сковородки. И над ними – развешенное белье. Прищурившись, стараюсь на глаз определить расстояния… высоту…
– Сорока! – рявкает мадам Верт. – Что это ты затеяла?
Я вздрагиваю. Блокнот падает на пол. Я быстро нагибаюсь, но оказывается поздно: на бумагу уже опустился деревянный башмак.
– Что это? – спрашивает Одетт.
Я цепляюсь за ее ногу:
– Не надо!
Однако она шустро выхватывает у меня блокнот:
– Ты что, белье рисуешь?
Я снова пытаюсь овладеть блокнотом.
Она расплывается в ухмылке:
– Признайся, рисуешь! Думаю, твоими художествами надо поделиться.
Я даже покраснеть не успеваю. Над моей головой раздается свист, и мадам Верт так оттягивает меня за уши, что чепец летит через всю комнату.
– Это
Я знаю, что надо принять виноватый вид, но вместо этого я наблюдаю за Одетт. Она во все глаза смотрит на сушилку, раскрыв рот буквой «О». Я слежу за ее взглядом. Сорочка так надулась, что целиком поднялась над веревкой и парит под потолком.
– Mon Dieu! [6]
Я в восхищении приподнялась на цыпочках. А что, если бы потолка не было? Что, если бы сорочка все поднималась и поднималась, пока не улетела в небо?
Однако Одетт разражается воплем:
– Это призрак! Боже правый, призрак!
Она все вопит и вопит, пока мадам Верт не догадывается плеснуть в стакан немного бренди и не приказывает ей выпить одним глотком. Мне она приказывает забраться на шкаф и тыкать в сорочку метлой, пока та, вся в саже, не падает на пол кучей тряпья. Убедившись, что кухня свободна от призраков, Одетт быстро приходит в себя.
6
Боже мой! (фр.)
– Ну что за дурочка! – презрительно шипит она на меня. – Даже постирать не может по-человечески.
Мне все равно, как усердно она работает. Меня охватывает злость.
– По крайней мере, я не боюсь сорочек.
Одетт больно щиплет мне ногу.
– А ну перестать, вы обе! – рявкает мадам Верт.
Дверь раскрывается. На верхней ступени с наручными часами в руке стоит мсье Этьен. Мадам Верт нервно выпрямляет спину.
– С обедом вы сегодня не спешите. – Он показывает на часы. – Дражайшая мадам Верт, мы просто умираем от голода.
– У нас случились кое-какие сложности с новенькой, мсье, – непривычно жеманным тоном отвечает мадам Верт.
Хорошо, что сорочка уже отмокает в ведре. Однако Одетт просто не может захлопнуть свой клюв.
– Сорока у нас, оказывается, рисовальщица.
Я крепко сжимаю в кармане блокнот, жалея, что не могу так же крепко схватить ее за глупое лицо.
– Да ну? Рисовальщица? – Мсье Этьен спускается по ступенькам.
– Мм… не совсем…
Мне хочется рассказать ему, как шелк полетел наверх, а хлопок остался на веревке. Что жар от огня почему-то заставил сорочку подняться. Но я не знаю, как это все объяснить. Проще достать блокнот и показать ему мои наброски. Я так и делаю.
– Видите, как приподнялись наряды? – Я, волнуясь, спешно пролистываю картинки. – Я думаю, это из-за горячего воздуха. Наверняка!
– Отдай мне братов блокнот, – говорит он, когда я замолкаю, и забирает у меня все мои находки. – И, мадам Верт… Пожалуйста, поторопитесь с обедом! – Он разворачивается на каблуках и уходит.
Я разочарованно смотрю ему в спину. Наверно, он меня даже не слушал.
Однако, поднимаясь по ступенькам и думая, что его никто не видит, он останавливается и раскрывает блокнот. Я слежу за ним. Он смотрит на мои картинки. Склонив голову набок, постукивая пальцем по странице, он впитывает в себя ее содержимое. Закончив, он поднимает глаза, встречается со мной взглядом и кивает. Мне на лицо набегает теплая волна. «Может, – думаю я, – может, он хотел этим сказать, что я молодец».