Небесный лабиринт. Искушение
Шрифт:
Конечно, она оказалась права. Когда Эмили Махон вошла в свой дом, ссора уже началась.
— Ты знаешь, что здесь происходит? — прорычал Брайан.
Эмили решила попробовать спустить пары.
— Хорошо же здесь встречают трудящегося человека, — сказала она, переводя взгляд с красного и сердитого лица мужа на холодное и равнодушное лицо Нэн.
— Ради бога, замолчи! Трудящегося человека? Все знают, что у тебя не было никакой причины идти на работу. Кроме того, что тебе требовались деньги на всякие финтифлюшки. Если бы ты сидела дома и занималась своим делом, ничего
— А что такого случилось? — устало спросила Эмили.
— Наконец-то соизволила поинтересоваться! Ты понятия не имеешь о том, что творится в собственном доме.
— Почему ты кричишь на Эм? — спросила Нэн. — Человек только вошел, даже пальто не снял и не поставил сумки.
Лицо отца помрачнело.
— Девчонка! Не смей называть мать по имени!
— Я и не называю, — скучающим тоном ответила Нэн. — «Эм» — это буква. Сокращение от слов «мама», «мать» или «матер».
— Ты немедленно снимешь у себя проводку и спустишься вниз. Туда, где тепло. Будешь заниматься там, где занимаются все нормальные люди.
— Прошу прощения, — ответила Нэн. — Прошу прощения, что высказываю свое мнение, но заниматься там, где люди все время кричат и ругаются, нельзя.
— Замолчи, дерзкая девчонка! Если скажешь еще слово, так взгрею, что своих не узнаешь!
— Папа, не бей ее… — поднявшись с места, сказал Нейси.
— Прочь с дороги!
Нэн не пошевелилась. Ни на дюйм не сдвинулась с места, на котором стояла, молодая, уверенная, в чистой белозеленой блузке и темно-зеленой юбке. Она держала под мышкой учебники и напоминала фотографию идеальной студентки.
— Ради чего я горбачусь на тебя? Ради того, чтобы выслушивать такие речи на глазах у всей семьи? Ради того, чтобы ты превратилась в наглую цыганку?
— Папа, я ничего плохого не сказала. Только то, что хочу заниматься наверху, где меня ничто не будет отвлекать. Когда я в конце концов получу диплом, ты же сам станешь мной гордиться.
В ее словах не было ничего обидного, но вынести высокомерный тон дочери Брайан Махон не смог.
— Раз так, убирайся с глаз моих долой! Чтобы сегодня вечером духу твоего внизу не было!
Нэн только улыбнулась.
— Эм, если захочешь, чтобы я тебе помогла, позовешь, — сказала она и легко взбежала по лестнице.
Три студента, жившие у миссис Хегарти, обрадовались, когда услышали о приезде Евы. Им было не по себе в доме, где у хозяйки трагически погиб сын. Теперь можно было хотя бы попытаться вернуться к прежней жизни.
Когда Ева прибыла, молодые люди обрадовались еще больше. Маленькая, проворная и симпатичная, она с самого начала взялась за дело.
— Теперь я буду подавать вам завтрак. Миссис Хегарти кормит вас как на убой. Каждый день вы будете есть яичницу с беконом и сосиски, а по пятницам — яйца всмятку. Но три раза в неделю мои лекции начинаются в девять утра, поэтому в эти дни вы будете помогать мне убирать со стола и мыть посуду. Зато в остальные дни я буду трудиться на вас как черная рабыня. Наливать вам чай и мазать маслом тосты.
Ребята охотно согласились на это условие и делали даже больше, чем она просила.
— Действительно, почему вы этого не сделали? Ведь с девушками легче.
— Ага, как же… Они вечно моют голову, требуют, чтобы крышка унитаза была постоянно опущена, сушат чулки на стульях, влюбляются в самых никчемных парней… — Кит не выдержала и засмеялась.
— Вы не боитесь, что то же самое случится со мной? — спросила Ева. Они сошлись так, что могли непринужденно говорить обо всем на свете.
— Ничуть. Ты никогда не влюбишься в никчемного парня. Ты у нас кислотоупорная.
— Я думала, что нравлюсь вам. — Ева разговаривала и одновременно пекла содовый хлеб. Этому искусству она научилась у сестры Имельды еще в шесть лет. О рецептах она не имела понятия и все делала на глазок.
— Ты мне действительно нравишься. Потому что я сама никогда не влюблялась в никчемных парней. Джозеф Хегарти подавал большие надежды. Просто со временем эти надежды перестали иметь ко мне отношение, — горько закончила она.
— Вы не пытались найти его? Чтобы сообщить о Фрэнке?
— Джозеф не хотел знать, когда Фрэнк научился плавать, когда у него выпал первый зуб, когда он сдал первый экзамен. Какой смысл теперь сообщать ему о смерти сына?
Ева понимала ее резоны, но считала, что время и место для упреков неподходящее.
— А что было бы, если бы Джо вернулся? Если бы однажды он вошел в эту дверь?
— Забавно… Я никогда не называла его Джо, только Джозеф. Наверное, это что-то говорит о наших отношениях. Что было бы, если бы он вернулся? Для меня он ничем не отличался бы от человека, пришедшего снимать показания счетчика. Я перестала смотреть на дверь много лет назад.
— Вы любили его? Или только думали, что любили?
— Любила. Нет смысла отрицать это только потому, что любовь нельзя вернуть и надолго ее не хватило.
— Вы говорите об этом так спокойно…
— Знала бы ты меня лет этак… Дай подумать. Если бы ты знала меня, когда тебе было год-два, то не сказала бы, что я говорю об этом спокойно!
— Я никогда никого не любила, — неожиданно сказала Ева.
— Потому что боялась.
— Нет. Монахини относятся к любви куда либеральнее, чем думают. Они не пугали меня мужчинами.
— Я не о монахинях. Ты сама боялась дать себе волю…
— Наверное, вы правы. Я очень вспыльчивая и обидчивая. Я ненавижу этих проклятых Уэстуордов. Мне ужасно не хотелось просить у них деньги. Не могу сказать, чего мне стоил тот воскресный день, когда я пошла в Уэстлендс. А если бы кто-нибудь сказал плохое слово о матери Фрэнсис или сестре Имельде, я бы его убила!