Небесный летающий Китай (сборник)
Шрифт:
Натурщица, до этого обнимавшая Титова за короткую шею, встала рассерженная:
– Много на себя берете! Как будто я пустое место.
– Свято место пусто не бывает, – в галерею проник доктор, держа в руке старомодный чемоданчик. – Я читал газеты, смотрел телевизор. Похоже, вам снова нужна моя помощь.
Папарацци, присланные газетным магнатом и круглосуточно дежурившие в галерее, образовали кольцо. Внутри кольца очутились все звезды, четыре штуки, они образовали созвездие квадрата, и Франкенштейн с Черниллко независимо друг от друга подумали, что теперь Малевичу точно крышка.
Ворожея
– Ваша звезда никогда не закатится, – пообещала она неизвестно кому, поворачиваясь то так, то этак. Сверкали вспышки, дыбились лесом эрегированные микрофоны с вытатуированными логотипами телеканалов. Лев Анатольевич обрел уверенность в себе: дозировал интервью, осмеливался давать спортивные и политические прогнозы. У него появились двойники, благо эпидемиологическая ситуация в государстве была не из лучших и за первичными аффектами не нужно было ходить далеко. Рок-группа «Титов» собирала стадионы; пищевики наладили выпуск одноименных леденцов, пряников и эскимо.
Франкенштейн перешел с чебуреков на устрицы, от которых его тошнило, но он ел, поддерживая общественный интерес.
Черниллко порхал серым менеджером-кардиналом; он не искал славы и почестей, ему было просто приятно. В его голове зарождались планы новых выставок, где можно будет представить и другие неприятные медицинские ситуации.
С приходом ворожеи Лев Анатольевич сделался постоянным фигурантом не только светской, но также эзотерической хроники. Он попал на страницы изданий, далеких от мира искусства, и насладился обществом колдунов, гипербореев, космических зеленых людей и мелкой невидимой нечисти, гремящей кастрюлями в порабощенных кухнях. Очень скоро им заинтересовалась серьезная пресса. Конечно, ничто не может быть серьезнее гипербореев, но солидные издания с экономическим и политическим уклоном почему-то обходят эту публику вниманием, предпочитая интересоваться курсом валют. Однако место, которое завоевали Титов и его окружение в сознании читающей публики, то бишь электората, побудили о нем написать.
Льва Анатольевича осыпали градом ругательств. Франкенштейну, понятно, досталось куда больше. Галерею назвали клоакой, хозяина – копрофагом; в калоедении Франкенштейна предполагали мистическую основу, сюда же кстати присобачивая ворожею; всех участников обвиняли в распутинщине, хотя они еще не особенно влияли на правящие круги, и заинтересованные люди еще только начинали присматриваться к Титову как к возможному депутату.
Моментально нашлись люди, которые поняли все это как травлю и организовали пикеты в защиту Титова. Они выставили лозунг «Руки прочь!», не слушая оппонентов, которые возражали на это, что никто и не собирается трогать Льва Анатольевича руками. Пикетчики разбушевались и принародно сожгли атлас кожных болезней.
Все это привело к тому, что в галерее появилась жена Титова.
– Любушка! – растрогался тот.
13
Супруга Льва Анатольевича была женщиной оборотистой. Она без предисловий взяла Франкенштейна за жабры так, что тот выпучился и временно потерял дар дыхания.
Первым
– Мы состоим в законном союзе, – сказала она заносчиво. – И если бы не я, вы все сосали бы лапу…
Натурщица мечтательно закатила глаза, а Черниллко ядовито осведомился:
– Но разве не вы его выгнали, сударыня? Не вы ли отправили на свалку дорогостоящий экспонат?
– Конечно, я, – отозвалась жена Титова. – И вот что получилось. А если бы он сидел дома?
– Вы, вы, – поспешно закивал Франкенштейн. – Все вы. Сплошная заслуга. Без вас не вышло бы никакого аффекта.
– Совершенно верно, – подала голос ворожея, и жена Титова метнула в чародейку зрительную молнию, как будто хотела понаделать из нее одноименных конфет.
– Да, – согласился Черниллко. – Он не мог не уйти. На поиски аффекта. Любой побежит.
– Я требую сменить название, – заявила жена Титова. – Почему это – «Без семьи»? Это мой муж. Переделайте! Пусть будет «В семье», или просто «Семья».
– Юридически это правильно, – осторожно ввернул доктор. – И фактически – тоже.
– Но это бренд! – всплеснул руками Франкенштейн. – Торговая марка!
– Будет две, – задумчиво возразил скульптор. – «Семья» – это концептуально. Все не так безнадежно. Новый поворот темы. Искусство – живое… Произведение искусства, отпущенное на волю, обретает самостоятельность. Оно начинает жить своей жизнью без оглядки на творца, пример чего мы и наблюдаем…
– Вот это правильно, – подхватила жена Титова. – У нас своя жизнь, и я не пущу до корыта всяких таких. Только и норовят погреться возле корыта.
– Это я всякая-такая? – оскорбленно вскинулась ворожея. Натурщица выгнула грудь тракторными колесами, а доктор поджал губы. – Вы хоть знаете, чего мне стоит держать звезды в узде? Все для него – и бабы две штуки, да семья, да денюжки, да мировая известность – и после этого я такая-всякая?
– Про динамику забыли, – мрачно напомнил доктор.
– Если по справедливости, то выставлять вообще нужно меня одну, – заметила натурщица. – Это мой аффект, и я без семьи. Вы нарушили мои авторские права и правду жизни…
– Вы передвижница, – раздраженно бросил в ее строну Франкенштейн. – А я новатор.
Догадываясь, что назревает ссора, Черниллко решил взять управление на себя.
– Все мы вчера передвижники, а сегодня новаторы, – изрек он философски. – А завтра – наоборот. Не нужно раздоров, мы все поместимся. Помните сказку про дождик и гриб? Вроде бы тесно, а влезли все! Гриб-то вырос!
Возразить ему было нечем. Гриб действительно вырос.
В том числе настоящий, у Льва Анатольевича, как осложнение сильного докторского лекарства, но с этим быстро справились, и рассказывать об этом незачем.
14
Титов угодил в западные каталоги.
К нему начали подбивать клинья музейные люди, то бишь государственные мужи, а также держатели частных коллекций. Движение «За первичный аффект» устроило парад ликования и потребовало себе равноправия, парламентской квоты и ночного эфира. «Мы такие же, как ты, – объясняли его активисты, и пассивисты согласно кивали. – Сегодня ты против нас, а завтра ты с нами».