Небесный летающий Китай (сборник)

Смирнов Алексей Константинович

– Вы в этом уверены? Ну ладно, я помню. Что ж – действуйте. Два процента – мои.

– Радиоактивные отходы придется пустить побоку.

– Вот как? – удивился премьер-министр. – И куда же их?

– Да свалим в канаву, подумаешь. Россия велика.

Гагенгум, волнуясь, пролил коньяк и вытер лужицу все тем же париком. Премьер встал.

– Действительно, я не хочу вдаваться в детали. Я ничего не слышал. Поступайте, как знаете, но если что, отвечать придется вам.

– Слушаюсь. Необходимость вынуждает нас направить

туда еще одного представителя. Это уроженец Кавказа, он будет работать под именем мусью Берлинго. Языками владеет.

– Зачем он нам нужен?

– На него многое завязано. И потом: мне представляется нереальным еще раз заручиться поддержкой государыни. Она и так смотрит на меня косо. По-моему, ей что-то нашептывает придворный шут, пакостный карла. Это значит, что второго указа, отменяющего первый, не будет. Нам придется изменить тактику, чтобы вынудить гардемаринов отказаться от выполнения одного задания и взяться за другое.

– Смотрите! – премьер погрозил пальцем. – Чует мое сердце, намудрите вы с вашим… как его? Берлинго?

– Совершенно верно.

– Почему такая фамилия? Знакомое слово. Министр иностранных дел объяснял мне как-то, что берлинго – это клитор.

– Да? Я думал, это леденчик.

– И леденчик. Это жаргонизм.

– Восхищаюсь вашей эрудицией, – Гагенгум говорил вполне искренне. – Я не знаю, почему он выбрал такой псевдоним. Тут сработали какие-то тайные пружины.

5

Пока шел ужин, Каретникова рвало еще дважды. Паншин не на шутку обеспокоился.

– Хворый какой! – хозяйка избы покачала головой, провожая взглядом согнувшегося Каретникова. Махнув рушником, она отвернулась и поставила перед гостями миску с варениками. Сняла со стола мутную бутыль, отвергнутую с самого начала.

– Если так пойдет, то плохи наши дела, – Нащокин надкусил краюху хлеба. – М-м! – вскрикнул он и полез пальцем за щеку. – Вот оказия!

– Сломали зуб? – деловито осведомился Господинчев, уписывая щи. В избе царил полумрак, и он не заметил, как в миску спланировал его собственный волос. За первым последовал второй. Господинчев пошуровал ложкой и зачерпнул оба, начал жевать.

– Если бы сломал! – Нащокин, забыв о приличиях, перегнулся через стол и показал товарищам желтоватую шестерку, заляпанную мясноватой краской. – Выпал, окаянный!

– Позвольте взглянуть, – Паншин протянул ладонь.

Он принял зуб и рассмотрел его при пламени свечи.

– Наукам не обучен, но зуб, сдается мне, вполне исправный.

Вернулся зеленый Каретников.

– На тебе лица нет, барин, – хозяйка принесла какую-то ветошь и бросила на лавку. – Ляг, полежи.

– Благодарю, – Каретников так ослабел, что еле ворочал языком. – Право слово, мне лучше соснуть.

– Отдыхай, брат Каретников, – задумчиво согласился Паншин, продолжая вертеть зуб. – Эй, хозяйка! Не дать ли ему какого отвару?

– Отчего ж

не дать, – хозяйка поплыла из горницы. – Можно и бабку кликнуть, – предложила она уже с порога.

– Кликни, дело говоришь. Скажи, что не обидим, – Паншин многозначительно погремел кошельком.

В ту же секунду послышалось досадливое фырканье, плевки. Господинчев, распробовав, наконец, что у него в ложке, брезгливо тянул изо рта щекотную волосину.

С лавки икнул Каретников. Он потянул на голову тулуп, надеясь, что скорый сон разрешит все заботы.

– Полная миска волосьев! – Господинчев разгневался и швырнул ложку в щи. Брызнуло капустой. – Что ты мне подала, проклятая баба!

– Не собачьтесь, на бабе платок, – напомнил ему Нащокин. – И черная она. Это, Господинчев, опять ваше. Ну-ка, подите!

Он поманил пальцем.

Господинчев, ничего не понимая, подался к нему. Нащокин вдруг протянул руку и вцепился ему в волосы. Тот отпрянул, но целый клок остался у товарища. Больно не было.

– Это тоже вам передать, Паншин? – осведомился Нащокин не без иронии. – Никак, вы стали цирюльных дел мастером. Зубья крутите, вот вам и волосы… А уж как кровь пустить, так тут вы первый.

– Хозяйка! – решительно крикнул Паншин. – Веди свою бабку!

Ответа не последовало: похоже было, что хозяйка уже пошла. В дверь просунулась глупая веснушчатая рожа и захлопала глазами.

Залаял пес, во дворе затеялась суета.

– Кого это принесло на ночь глядя? – Господинчев предусмотрительно метнулся к окну. – Темно, не разобрать.

– Да уж не бабка в седле, – Паншин, забыв о волосах и зубах, проверил пистолеты. – Господа, будьте начеку.

Повисло молчание. Каретников затих под тулупом, и с лавки послышался щелчок взводимого курка. Господинчев машинально пригладил предательские вихры, Нащокин встал.

В сенях затопали; недавняя рожа угодливо распахнула дверь, и в горницу, пригнувшись, чтобы не удариться о притолоку, вошел дюжий мужчина. Военный человек.

– Имею дело до господина Паншина, – прохрипел он, не откладывая, и стукнул каблуками. – Пакет от его сиятельства барона фон Гагенгума.

Паншин принял пакет, сломал печать, пробежал глазами текст.

– Садитесь к столу, – пригласил он нарочного. – Эй, кто там! Накормите курьера. Ступай, любезный, в людскую, отведай там щей.

– Благодарствуйте, – служивый человек поклонился.

– И чарку ему налейте!

– Всенепременнейше, – бесполая рожа разродилась неожиданно длинным словом.

Нарочный вышел.

– Вы даже не взглянули, в каком он чине, – с укоризной молвил Нащокин. – Может быть, капитан. А вы его в людскую послали.

– Что за беда! Капитан не пошел бы. Мы дали бы друг другу сатисфакцию… Слушайте, господа! Барон дает нам деликатное поручение. Он пишет, что, понужденный действовать тайно, не в силах навязывать волю, но токмо просит…