Небит-Даг
Шрифт:
Човдуров расхохотался, со всего размаха хлопнул механика по плечу. Тот притворился обиженным.
— Эй, мастер, рукам волю не давай, а то недолго и сдачу заработать!
Таган вдруг насупился, лицо его потемнело. Но не от шутки Кузьмина, а от приступа тревоги, которая по сути и не покидала мастера со дня приезда в Сазаклы. Откуда эта тревога? Сердце дизеля бьется спокойно, насосы равномерно попыхивают, глина течет, все глубже уходит в землю долото… Как будто не о чем волноваться, а быть спокойным невозможно… Правда, геологи имеют приблизительное представление о новом участке, опыта у Тагана тоже хватает, но ведь никто здесь не побывал под землей, никто не знает, какие она готовит неожиданности.
— Эх, мастер, я же пошутил! — заметил Кузьмин, подумав, что нечаянно обидел старика.
Таган и не понял даже, о чем он, а потом отмахнулся, показывая, что и внимания не обратил на эту шутку.
— А все-таки, как ты думаешь? — спросил он.
— О чем?
— Так и будет все благополучно? Или…
Таган боялся высказать вслух сомнения, и механику захотелось заставить его говорить откровенно.
— Если мастер не знает, откуда же мне знать?
Старик умоляюще поглядел на Кузьмина.
— Иван, разве я бродил под землей?
— А где же прошли твои лучшие годы? Где поседели твои усы?
— Впервые работаю на таких опасных пластах.
— Раз решился — шагай твердо, не дрожи, как мышь в щели: «Выглянуть или нет? Не подстережет ли кошка?» Пусть под ногами вспыхнет огонь, но он не успеет обжечь тебя, а искрами разлетится под твоим натиском!
Старик утвердительно кивнул.
— Умно сказал, Иван!
— Спасибо, дорогой! До сих пор не слышал от меня ничего умного?
— Не в этом дело… Так ты считаешь, что нам не угрожают беды?
— Вот уж чего не говорил! Нешуточное дело затеяли мы с тобой, как на фронте, а войны без крови не бывает. Твое долото и тысячи метров не прошло, а по проекту должны пробурить три тысячи триста тридцать. Известно — чем глубже, тем труднее. Глядишь, и вода прорвется или газ засвистит. Тогда не будешь так ласково разговаривать, как сейчас, а завизжишь, будто кобель, которому хвост прижали. Может, и меня назовешь не Иваном, а Ваней, может…
Мастер крепко схватил за плечи Кузьмина и пристально вгляделся в маленькие голубые глаза, словно надеялся разгадать какую-то тайну.
— По-твоему, может так случиться?
Высвободив плечи, Кузьмин шлепнул старика по спине.
— Просто не узнаю тебя! Кто передо мной — Таган-ага? Тот, кто стоял как вкопанный, когда катились на него громадные камни с горы? Или это чучело, дрожащее даже без ветра? Что с тобой нынче, мастер?
Таган смущенно отколупывал кусочек сухой глины с тужурки механика.
— Разве не помнишь? Я и тогда не растерялся, когда на четыреста тридцать седьмой буровой забил сильный грифон и вышка ушла под землю.
— Сказать по правде, ты и тогда был не в своем уме.
— Ты проглотил свою совесть, если хочешь сказать, что Таган Човдуров испугался!
— А кто тогда вскочил на ротор, обнял квадратную трубу и чуть не отправился с нею под землю? Если бы тебя не оттащили, был бы другой мастер на этой буровой.
— Неужели непонятно? — Таган покачал головой. — Ведь каждый винтик там моими руками привинчен. Трудно расстаться! Может, не поверишь, но, когда я был подростком и Урре-бай исполосовал меня, а раны присыпал солью, мои глаза слезинки не выронили. А в ту ночь, когда вышка провалилась, можно было выжать не только мой платок, но и рукава рубашки.
— Глупости все это…
Взгляд старика, словно копье, вонзился в механика.
— Беречь социалистическую собственность как зеницу ока — глупости?
Механик хорошо знал, когда мастер всерьез говорит, а
— Вот уж сразу и социалистическая! Эта самая собственность и мой хлеб. Я тоже волнуюсь, если какой-нибудь винтик заржавеет, но тошно слушать такие разговоры: «Ах, мое долото! Ох, моя надежная труба! Без вас жизнь немила!» Сегодня потеряли один станок, завтра привезут десять. Но все заводы, какие только есть на свете, не создадут одного мастера Човдурова.
— Это, конечно, верно, Иван…
— Если верно, так и спорить не о чем. Лучше скажи, что с тобой творится?
— Как бы объяснить… На мозг мне все время капают…
— Это кому понадобилось?
— Аннатуваку. Он кипит от возмущения. И Тихомиров тоже… Появится ли он здесь, я ли приеду в город, Тихомиров каждый раз, глядя на меня, качает головой. Чего качает? Когда только собирались сюда, он прожужжал мне уши: «Зачем шагаешь в бездну? Ты же неглупый человек, опомнись!» Я его послал подальше, и он на время оставил меня в покое. Но стоит встретиться, начинает качать головой, как маятник, или молча грозит пальцем. Да и другие твердят: «Взялся не за то дело! Поступал бы лучше на работу в аварийное депо». Ты пойми: не за себя боюсь. Все знают, что я летел сюда, как стрела, пущенная из лука. Но если дело себя не оправдает? Если по моей вине случится авария? Не знаю покоя, хотя и от беспокойства пользы никакой.
Механик не ожидал таких признаний. Все три недели Таган держался весело, все время шутил. Переступив с ноги на ногу, Кузьмин сказал:
— Ты же настоящий человек, Таган-ага.
— Да, когда меня поддерживают такие друзья, как Тойджан и ты, я начинаю важничать, думаю, что нет таких крепостей, которых бы я не взял…
— Ну вот и договорились. За поддержкой дело не станет.
В то время как Таган изливал свои сомнения старому приятелю, Тойджан вел дежурство у скважины. Но мысли его были далеко. После ссоры они с Айгюль не встречались. И не было такого часа, не было такой минуты, когда бы Тойджан не ощущал горечи разлуки. Он терзал себя: как можно было вспылить, придравшись к случайному слову? Как можно было не понять, что вспышка Айгюль — доказательство любви, а не равнодушия? Надо было ее успокоить и не пускаться в глупые препирательства. Айгюль сама честно рассказала про азербайджанца, покинувшего ее год назад. Что удивительного, если после такой обиды она стала недоверчивой. Сердце Тойджана сжималось от жалости к Айгюль, от тоски по ней… Теперь все выглядит так просто и понятно. А вот два дня назад, когда Тойджана отправили на самолете в Небит-Даг за недостающим оборудованием, странная робость, а может быть, упрямство помешали ему разыскать Айгюль. Покончив с делами в городе, он поехал на промыслы и раза три промчался на мотоцикле туда и обратно по дороге, ведущей на участок Айгюль, сбавляя газ возле конторы. Может быть, выйдет, заговорит, улыбнется? Айгюль не появилась. Вечером в городе он шагал взад и вперед перед ее домом. Открыл калитку, хотел подняться по лестнице и остановился. В голову пришли ничтожные, мелкие соображения. Зачем навязываться? Может быть, ей легко и весело без него? Еще встретит насмешками. Стоит ли унижаться?
Он ушел домой, а прилетев утром в Сазаклы, снова проклинал себя за нерешительность и гордость. Он искал выхода и не находил. То обдумывал предлог, чтобы завтра снова поехать в город, то решал никогда больше не встречаться с Айгюль. Кто знает, что произошло за это время? Выбросила его навсегда из сердца и бегает в кино с каким-нибудь мальчишкой вроде Нурджана? Странно все-таки, что, проведя полдня на участке Айгюль и возле ее дома, ни разу ее не увидел. А вдруг она заболела? И снова угрызения совести начинали терзать Тойджана. Этот мучительный и однообразный круговорот мыслей был нарушен громким возгласом: