Небит-Даг
Шрифт:
Концом платка Мамыш вытерла слезы, Ханык испугался. Что, если она заголосит и на крик сбегутся соседи?
— Не тревожься так, мамочка! Еще неизвестно, чем кончится дело, может, образумишь сынка, да и я полезу хоть в огонь, чтобы поссорить их друг с другом.
В голове Нурджана не отыщешь и капли разума! Все мои слова для него — пустой звук. Может, ты сумеешь сладить с ним? Дорогой мой, постарайся, ради дружбы постарайся уберечь его от неверного шага. А я твоей доброты никогда не забуду.
Ханык чувствовал, что заврался, и Мамыш легко сможет убедиться, что Ольга не кривая и не горбатая.
— Не
— Какая польза от луны, если я не достаю до нее? Я же не пойму языка этой Олге! Пусть хоть алмаз в кольце, а что делать, если не лезет на палец?
— Не в этом дело, мамочка. Ольга и по-туркменски говорит. Но не страшно, если бы и не говорила. Когда сердца слиты воедино, можно понять друг друга и без языка: глаза объяснят желания чистых сердец. Но если сердца не сольются, как мед с маслом, тогда всему конец! Как бы тебе пояснить?.. Ольга не такая уж плохая девушка. Но выросла без матери, без воспитания… Ее капризная рука куда хочет, туда и тянется. Не стану скрывать от тебя, ее белые руки обнимали и шею Тойджана Атаджанова. Весь город говорит, что они ночевали вместе, когда ездили на праздник в колхоз. Тянулись эти руки и к моей шее, но ты знаешь мой характер. Я сбросил их, как веревку с шеи верблюда. Жаль, что эти руки капканом вцепились в Нурджана…
Мамыш вскочила с места.
— Ах, дорогой, что же делать?
Ханык тоже поднялся с ковра.
— Мамочка, я излил свое сердце, исполнил свой долг. Если позволишь, я теперь уйду.
Но Мамыш не слышала. Голова ее тряслась, в полном отчаянии старуха твердила:
— Ах, дорогой, что же мне делать?
Боясь, что Мамыш упадет, Ханык поддержал ее, поцеловал в висок.
— Не убивайся, мамочка. Я все улажу. Не сыном Дурдыева буду, если вместо Ольги не приведу тебе в дом Айгюль!
Обратив на Ханыка благодарный взгляд, Мамыш мокрой от слез рукой погладила его по голове.
— Пусть ждет тебя удача на каждом шагу.
— Будь спокойна! Только разреши мне поскорее уйти.
— Ни за что, дорогой! Сварю плов, покушаешь, тогда и уйдешь. Верно говорится: «Хороший парень — к обеду».
У Ханыка давно разыгрался аппетит, но он понимал, что дольше задерживаться опасно.
— Если Нурджан застанет меня здесь, все мои планы рассыплются, как бисер, нанизанный на гнилую нить.
— Как же я отпущу тебя без обеда?
— Ах, мамочка, я сам был бы счастлив просидеть с тобой весь день, да не приходится…
— Не везет тебе, бедный мой… Ну, я оставлю тебе, придешь попозже.
— Если правду сказать, я, конечно, не невидимка. Но, кроме ветра, никто не знает, где я хожу, где бываю, куда иду и когда я приду. Не обещаю, что скоро появлюсь. Но пусть никто, особенно Нурджан, не знает, что я был здесь. Понятно?
Мамыш поглядела с сомнением. То ли не понравились ей эти слова, то ли не верила в собственную выдержку.
— Дорогой, как же я могу дать такое обещание?
— Разве так трудно исполнить его?
— Сколько ни старался Атабай обуздать мой язык, ничего не мог поделать с этим маленьким кусочком мяса в два пальца длиной. Если я попробую прикрыть свой рот, язык, наверно, начнет щекотать мне нёбо.
Дурдыев вынужден был заговорить построже:
— Хорошо, мамочка,
— Нет, дорогой, нет! Я шучу. Понимаю, что для меня стараешься. Будь уверен, как ни слаб мой язык, он станет дверью на семи замках. Не будь я матерью Нурджана, если когда-нибудь проговорюсь!
Успокоенный тем, что повесил замок на старухин рот, Ханык решил взять и ключи с собой.
— Мамочка, мне совесть не позволит поступить, как другие: мол, пусть все идет как бог даст. Я для друга пойду на все! Но если ты не понимаешь этого, пеняй на себя.
Мамыш обеими руками ухватилась за Ханыка.
— Понимаю, дорогой, понимаю.
— Если понимаешь, то хорошо. А теперь — до свидания!
По тому, как покачивал плечами Ханык, надевая сапоги, как переступал с ноги на ногу, влезая в ватник, было видно, что настроение у него хорошее, но Мамыш, погруженная в свои мысли, ничего не замечала. Вдруг спохватилась.
— Ой, дорогой, подожди-ка! — Она раскрыла скатерть, достала круглую жирную лепешку, сложила вдвое, быстро завернула в газету и протянула Дурдыеву. — Ханык-джан, нельзя уходить из дома, ничего не отведав. Положи эту соленую лепешку себе за пазуху, дорогой.
Дурдыев отогнул край газеты и уставился на вкусно пахнущий чурек, как петух на зерно, вдруг с жадностью откусил кусок и, мотнув головой, выбежал из дома.
В глазах старухи словно туман рассеялся. Кто такой Дурдыев? Друг ли Нурджана? Почему Нурджан никогда ни слова не сказал о нем? Почему он появился, когда Нурджана не было дома? Может, сам любит девушку, которую зовут Олге? Может, и Мамыш решил втянуть в это дело, чтобы поссорить Нурджана с девушкой? Природный здравый смысл натолкнул ее на эти размышления, но удовольствие обладать тайной Нурджана, вмешаться в его дела оказалось самым сильным соблазном, и она отбросила свои догадки. Не может такой обходительный человек, как Ханык, быть обманщиком!
Глава тридцать вторая
Дети и взрослые
Этот вечер Нурджан условился с Ольгой провести вдвоем. Давно ему хотелось пригласить девушку к себе, но боялся, что мать безудержной болтливостью все испортит, начнет жаловаться, что не удается сына женить, или, еще хуже, допытываться у Ольги, не собирается ли она за него замуж.
Ольге некого было бояться. Старший брат, которому она рассказала о дружбе с оператором, посоветовал звать его запросто в дом.
— Есть у туркмен поговорка: «Однажды увидел — знакомый, дважды увидел — родственник», — сказал Андрей Николаевич, — тут, знаешь, вся доверчивость народа, его уважение к людям. Но я предпочитаю русскую: «Человека не узнаешь, пока три пуда соли вместе не съешь».
Народная мудрость пришлась кстати, и при первой же встрече Ольга без раздумья сказала:
— Нурджан, идем!
— Куда? — удивился юноша.
— Как куда? К нам домой!
— Может, лучше пойдем к нам?
— Нет, к вам в другой раз.
— Я ведь не знаком с Андреем Николаевичем, с Валентиной Сергеевной!
— Вот и познакомишься.
— Я стесняюсь…
— И не стыдно тебе? — сказала Ольга, заглянув в глаза Нурджану.
— Очень стыдно. Так стыдно, что, кажется, упаду у ваших дверей.