Небо для смелых
Шрифт:
— А как расплачиваться, аптеки-то частные? — уточнил Григорий Ткачук.
— Ха-ха-ха! — увлек всех своим смехом Аниховский. — Вот чудак! Конечно, деньгами. А если у тебя их много, то дай в долг Жене, Петру, другим.
Хохотали все, потому что у Григория, как и у всех, не было ни рубля.
— Ты попроси, да так, чтоб не отказали, — уже серьезно Аниховский напутствовал Григория.
Когда Женя с Петром к вечеру вернулись с бидоном масла, весь эшелон уже знал о приключении Ткачука. Сам он рассказал о нем несколько раз, когда привез на подводе трехведерную, отливающую изумрудом,
…Сначала аптекарь отказывался выдать дефицитное слабительное, но потом, когда Ткачук обвинил его в классовой несознательности, быстро согласился. При расставании он даже угостил Гришу стаканчиком спирта. Гриша на радостях не отказался. Потом с пожеланиями больших побед аптекарь помог погрузить бутыль на подводу, которая подвернулась Грише за углом, и долго махал рукой, стоя у ворот дома.
Выпитый без закуски спирт разморил счастливого экспроприатора, и, уже подъезжая к станции, он во всю глотку орал родные украинские песни. Хотелось скорее обрадовать товарищей, и потому Гриша направил лошадь кратчайшим путем прямо через рельсы. Хорошо, подоспели мотористы, а то удачливый добытчик и бутыль бы разбил, да и сам мог свалиться под колеса телеги.
Усомнившись в такой баснословной щедрости частника аптекаря, скептик Аниховский открыл бутыль, и в воздухе стал распространяться удушливый запах хлорки… Грянул хохот. Протрезвевший в мгновение Ткачук взревел:
— Отпустите меня, товарищ комиссар, в город, я того аптекаря смажу этой «касторкой», чтобы облез, как шелудивый пес…
Однако неприятности Гришины на этом не закончились. Следом приехал представитель ЧК и заявил, что на лошади, украденной у хозяина пекарни, видели красноармейца, ехавшего в сторону станции.
Видя, как переживает эту историю совершенно поникший Григорий, Женя с Петром стали давать отпор любителям поскалить зубы.
В Курске «солдатский» телеграф передал кучу новостей: что человек, севший в вагон вместе с Аниховским, — новый комиссар, что конечная станция затянувшегося путешествия — Обоянь и что… но Жене уже ничего больше слушать не хотелось. Как же так, почему новый комиссар? Лучше Аниховского комиссара нет, не может быть, да и не нужно.
Все смотрели настороженно на нового человека, по-хозяйски устраивающегося у «буржуйки». Почему-то Аниховский даже рад, приглашая всех подсаживаться на ящики возле печурки.
— Товарищи, это новый ваш комиссар Загулин.
— А как же вы? — Птухин сильно привязался к Аниховскому за этот непродолжительный промежуток времени.
— Не спеши, Женя, сейчас все узнаешь. Отблески пламени высвечивали волевой подбородок нового комиссара, сомкнутые полные губы, прикрытые по-городскому подстриженными усами, большой с горбинкой нос, сильно развитые надбровные дуги, на которых густыми клоками лохматились темные брови. Все, казалось, выдавало в нем хмурую, неразговорчивую натуру.
О чем он думал? Может быть, о том, как трудно будет работать с этими не скрывающими симпатии к прежнему комиссару людьми, которые в силу мужского характера
— Надо бы познакомиться, потому что, не зная прошлого человека, трудно с ним работать в будущем, — начал он тихим густым басом после слишком затянувшейся паузы. — Но это потом, сначала потолкуем о политической обстановке в стране. Что мы имеем, вступая во вторую годовщину власти Советов? Советское государство выстояло! Не удалось задушить его руками немцев и белочехов. Чем больше они соприкасались с Советами, тем сильнее получали заряд «советизации», а это все равно что подносить фитиль к пушке, наведенной на собственный дом.
Но поднимается новая волна интервенции. Недавно газета «Таймс» писала, что «Сибирь и Мурманский полуостров — неудобный черный ход, а вот Черное море — это открытая парадная дверь». И потому сэры и джентльмены не жалеют долларов на армию Краснова. Сейчас его армия имеет на вооружении более 70 самолетов, 80 орудий, 14 бронепоездов. Несколько военных училищ на Дону готовят офицерские кадры для пехоты, авиации, кавалерии. Малочисленные красноармейские части фронта еле удерживают напор белогвардейцев. Положение создается критическое. Партия считает, что в настоящее время руководство Южным фронтом стоит перед выбором: победа или смерть, — разъяснил Загулин ноябрьское письмо ЦК к членам партии.
Уже начало смеркаться, когда новый комиссар объявил, что решением Реввоенсовета республики авиагруппа реорганизуется в Первый авиационный артиллерийский отряд, которым будет командовать опытный летчик Жемчужинов, ожидающий прибытия отряда в Обояни.
— А Григорий Аниховский, мой старый друг, — впервые улыбнулся Загулин, — добился своего и едет учиться в авиашколу.
Уже много дней отряд совершает полеты по обеспечению наступления донецкой группы войск.
— Вы не учитываете душевную раздвоенность противника, — поучал Загулин, когда летчики отказывались вместо бомб брать пачки листовок. — Пусть меня кто-нибудь переубедит, что листовка меньше принесет пользы, чем бомба. Приходите вы в район бомбежки, бросаете бомбы, обстреливаете, а в конце задания рассеиваете над окопами листовки. Так, мол, и так, читайте, соображайте, как нужно поступить, чтобы избежать опостылевшей всем войны.
Военлеты отшучиваются. Когда бросаешь бомбу, тут как на ладони видно, что агитация доходит. А вот листовки? Может, читают, а может… еще куда?
Но жизнь вскоре доказала, что комиссар был прав.
…К вечеру стало здорово примораживать, несмотря на то, что днем была дружная оттепель. Женя сердился на себя и на карбюратор, который никак не вставал на место. Холодный пронизывающий ветерок настойчиво пробирался со спины под куртку, когда надо было работать с поднятыми руками. Наворачивая последнюю контргайку, усталый Женя прикидывал, что еще осталось привязать крылья и хвост к штопорам, накрыть чехлом мотор, поставить горизонтально пропеллер [Горизонтальное положение пропеллера означало, что мотор не опробован, самолет к полету не готов], когда снизу подергали его за куртку.