Небо для смелых
Шрифт:
«Все. Теперь главное — не делать никаких движений, пусть так и летит». Сознание обожгла мысль: «Инструктор видел мое состояние! А я, как истеричная баба, от страха глаза закатил. Наверняка подумает, что я трус. Стыд! Куда деваться? А вот возьму сейчас и сигану за борт, докажу, что я не трус!»
Мысль показалась настолько единственно верной, что Птухин даже взялся рукой за борт… «А вдруг подумает, что я свихнулся от страха? — Руки и ноги противно обмякли, стали ватными, чужими. — И почему я так перепугался? Ведь он тоже не хотел разбиваться, а сидел спокойно. Значит, было не так уж страшно?»
Мелко задрожала ручка. Женя не сразу сообразил, что это значит.
Женя вывел машину из разворота, переложил в другой крен, потом еще и еще. Так же осторожно он немного потерял, а потом набрал высоту. Ну да, слушается же! Это совсем нормальный самолет!
Саввов дал знак передать управление. Самолет резко стал снижаться в глубокой спирали. Жене показалось, что еще очень далеко до земли, но вот лыжи стукнулись о снег, самолет слегка подскочил и заскользил по снегу. На большой скорости они зарулили на заправочную линию.
— Товарищ инструктор, учлет Птухин. Разрешите получить замечания!
Густые черные брови Саввова поехали вниз, а из-под них лукаво мелькнули темно-карие глаза.
— Получишь потом, а пока иди обсушись в каптерку.
Стоять было глупо. Птухин повернулся. Настроение испортилось. «На что он намекает?»
Сначала все шутили, а потом какой-то злой неотвратимостью стало совпадение морозных дней с очередью Лепиксона отмывать обшивку самолета от послеполетного нагара. Зима в конце 1923 года была морозной. И если на градуснике ниже минус 25, непременно самолет моет Лепиксон.
Сегодня опять очередь Лепиксона, поэтому к обеду начала понижаться температура. Он заранее прикидывал, сколько раз придется сбегать за горячей водой, чтобы оттереть, будь она трижды неладна, копоть. Учлет с досадой смотрел на непреклонно опускающийся столбик ртути: «Хорошо бы нарушить эту проклятую связь. Помыл бы машину кто-то другой. Например, Птухин. Правда, Женя — командир группы и к тому же почти полностью сам готовит самолет к полетам. Но это благороднее, чем волочить примерзающую тряпку по заляпанным маслом и копотью бокам самолета. Да и таскать самолет за хвост на своем горбу в наказание за грубые посадки Птухину тоже не приходилось. Везет ему чертовски. Если есть на земле справедливость, то Женька должен сесть когда-то плохо и испытать унизительное наказание: тащить тяжелый самолетный хвост… — Лепиксон опять посмотрел на термометр. — Скорее бы Борман закончил оставшиеся два полета, пока не стало опять минус двадцать пять».
Борман сел неважно. В конце пробега вместо заруливания на стоянку инструктор выключил мотор, и тотчас из кабины пулей вылетел Саша. Он подскочил к стабилизатору, залез под него на четвереньки, и… как уже кому-то цитировал Птухин: «Старый бес под кобылу подлез, поднатужился, поднапружился…»
Группа ринулась толкать самолет. Это тоже требование Саввова, которое называется у него воспитанием через сочувствие к ближнему. Однако хвост держать он не позволил никому, кроме Бормана. А до стоянки добрых пятьсот метров!
— Что, ругал? — обступили ребята, когда Саша затащил самолет.
— Нет, сказал: «Отбуксируешь самолет, помоешь его и свои уши, чтобы лучше слышать указания инструктора».
Это был первый день зимы,
Лютые январские морозы 1924 года отбивали охоту летать даже у таких одержимых, как Птухин. К радости начальника учебной части, морозы позволили значительно продвинуть политучебу. Давно изжившая себя программа «36 бесед», поверхностно объяснявших революционное движение, историю, экономическую географию СССР, политэкономию, из-за недостатка времени сводилась к объяснению заголовков тем. Появилась наконец, и возможность наверстать ослабленную общественную работу. С этой целью Толмачев собрал активистов школы у единственной на всю большую казарму печки. Она, как костер в пещере доисторического человека, не угасала ни днем, ни ночью. Изредка посматривая в листок, расстеленный на колене, военком инструктировал тех, кто завтра пойдет по деревням с газетами «Известия ВЦИК», «Правда», «Беднота», с передвижной библиотекой, с информацией о болезни товарища Ленина, с докладом о работе Добролета [Добролет — Добровольное общество содействия развитию Гражданского воздушного флота], Доброхима [Доброхим — добровольное общество содействия развитию химической промышленности], Общества друзей воздушного флота. Одной из тем бесед была агитация населения за сбор средств на постройку самолетов.
Беседа закончена, можно и расходиться, но холод в казарме отбивал желание уходить от пышущей жаром печки. К военкому быстро подошел начальник школы и, наклонившись, срывающимся голосом произнес фразу, парализовавшую всех: «Ленин умер!»
Всю ночь никто не ложился спать. Говорили о Ленине. «Как же дальше? Кто его заменит? Что будет с Республикой?»
Через день школа командировала в Москву лучших учлетов для прощания с вождем мирового пролетариата. Среди делегатов был и Женя Птухин.
Весна 1924 года выдалась дружная. Едва подсохла земля, снова приступили к полетам. Отрабатывали в основном уже надоевшие взлеты и посадки. Количество полетов перевалило за тридцать, а инструктор как будто и не собирался выпускать учлетов в полеты самостоятельно.
Вот и в этот день, 4 апреля, все началось как обычно, с той лишь разницей, что Саввов приказал взлетать первому не Птухину, как всегда, а другому учлету. Женя вопросительно посмотрел на инструктора, надеясь, что тот оговорился. Но Саввов, даже не взглянув на Птухина, полез в кабину.
— Что бы это значило, Саша, как ты думаешь? — обратился Женя к не менее озадаченному Борману.
— Это значит, что ты чем-то не понравился сегодня Саввову. Ищи черные пятна в своей биографии за последние сутки.
Когда после заправки самолета инструктор приказал садиться следующему учлету, Жене стало ясно, что он в чем-то грешен. Но в чем? Терзаясь своей отверженностью, он готовил вместе со всеми самолет от заправки к заправке. Даже Попович, который радовался всякому преждевременному окончанию полетов, искренне огорчился за Птухина.
— Ты, Женька, не унывай, сам знаешь, этот Саввов того. — Он выразительно покрутил отверткой около виска. — Завтра отойдет, и все будет по-старому.
— Можно затаскивать на стоянку? — спросил Егор, когда Саввов наконец вылез из кабины.
— Готовь самолет, — приказал инструктор, хотя сам разматывал свой белый шелковый шарф, что делал всегда только по окончании полетов.
— Птухин! Сделаешь круг над аэродромом, снизишься на планировании, посмотришь на «Т», я буду там, если покажу руками, уйдешь на второй круг и потом сядешь. Задание понятно?