Небо для всех
Шрифт:
Владимир Степанович передал газету дочери. Та несколько раз подряд перечитала заметку и подпись под фотографией и пролистала газету, в надежде найти что-нибудь ещё про полёт мужа.
– Саша!
Её взволнованный голос насторожил Васильева.
– Твой друг Кузминский по отчеству Александрович?
– Совершенно верно. Он Александр Александрович. Мы тёзки. А что случилось?
– Слушай: «Трагедией закончился полёт племянника писателя Льва Толстого, Александра Александровича Кузминского на Комендантском аэродроме столицы, где в эти дни проходит первый Всероссийском праздник воздухоплаванья. Его моноплан «Bleriot XI» упал с высоты двадцать метров и разбился вдребезги. Сам пилот получил сильные травмы. Военный медик, профессор
На несколько секунд в гостиной воцарилась тишина. Слышно было, как этажом ниже прислуга препирается с посыльным из лавки.
– Но я же послал телеграмму! Оу шени дэда! – Виссарион в сердцах выругался по-грузински. – Не могли не передать! Или не передали?
– Может быть, передали, но не прочёл? – предположила Лида.
– А как он в гостиницу не возвращался, а ночевал в ангаре? – Васильев вскочил и нервно зашагал по комнате, – Это всё проклятущая муфта.
– Я Блерио за уши оттаскаю! – Кебурия сделал зверское выражение лица и изобразил, как он расправится с французом, – Если бы Кузминский взлетел выше тридцати метров, так это верная смерть… Прав был Мюллер! Французский пижон не проверяет свою технику перед продажей.
Не смотря на печальное известие, друзья продолжили свои гастроли по Волжским городам. И везде, от Самары и до Астрахани их встречали с неизменным ликованием. К концу сентября об авиаторах Васильеве и Кебурии знали во всех уголках Российской империи.
В Астрахани Васильева ждало письмо от Кузминского, отправленного до востребования на главный почтамт.
«Дорогой Саша, – писал Кузминский, – ты, конечно, знаешь, о неприятности, приключившейся со мной и моим «Bleriot». К величайшему сожалению, восстановить аэроплан не удаётся. Двигатель дал клина при падении, погнуты лонжероны на обоих крыльях. Так что, по моей просьбе, механики императорского общества автолюбителей, где у меня друзья, разобрали несчастный моноплан на запасные детали. Мне предстоит покупать новый. Если тебя это не сильно обременит, не мог бы ты вернуть мне любую часть суммы, что я одалживал. Понимаю, что в требовании досрочного погашения долга, мало доблести, но я лишь только смиренно прошу тебя мне помочь, если есть такая возможность. Коль скоро моя просьба покажется тебе обременительной, считай, что её не было вовсе. И это никоим образом не повлияет на нашу с тобой дружбу. Буду раз видеть тебя вместе с супругой в доме моей матушки в Ясной Поляне уже в этом октябре. Сейчас еду туда, в уверенности, что тамошний воздух окажется для меня целебным. Матушка договорилась с доктором Маковицким, который пользует самого графа, что он меня осмотрит и назначит процедуры. Этот Маковицкий иностранец, словак, по убеждению толстовец, как почти все, кто окружает моего дядю. Пусть бы и так. Признаться, на самом деле, тешу себя тайной надеждой, что граф посчитает возможным выделить мне средства для покупки нового аппарата. Хотя, судя по письмам матушки и Софьи Андреевны, характер его, и без того ругательный, вконец испортился. Как анекдот рассказывают, что к приехавшей к нему в имение делегации от Государственной Думы он даже не вышел, спрятавшись в каретном сарае. Такое вот странное для восьмидесятилетнего писателя чудачество».
«Ни о чём, господин Кузминский, не думайте, кроме как о своём драгоценном здоровье, – писал ему в ответ Васильев, сидя в астраханской гостинице, – Ты осёл, что не послушался моего совета в телеграмме и полный кретин, если думаешь, что твой друг и брат по небу, заработав за турне ошеломительную сумму в пятнадцать тысяч рублей не вернёт тебе долг. Мало того, я, как ранее и ты мне, помогу тебе в покупке аэроплана. Приглашение погостить в Ясной Поляне принимаем. До встречи! О своём прибытии заранее извещу телеграфом на адрес имения. Твой Васильев. Р.S.
Кузминский встретил Васильева и Лиду на станции «Козлова Засека». Заметив друга в окне вагона, он отсалютовал ему костылём. Платформы на станции не было и пассажирам приходилось спускаться и подниматься по откидной вагонной лестнице.
– Андриан, будь любезен, помоги гостям. Я бы и рад, но сам понимаешь.
Мрачный кучер принял из рук Васильева один чемодан и хмуро посмотрел, как Васильев спускается, держа второй перед собой.
– Ну, здравствуй, брат! – Распахнул объятия Кузминский и друзья обнялись.
– Не поверишь, ещё в пятницу стояла удивительная для нынешнего времени года и этих мест жара. Я даже купался в пруду. Но потом подуло с севера. Третьего дня облетели яблони в саду, сегодня понедельник, а кажется, вот-вот начнутся утренники. Пока же милая русскому сердцу грязь и запах прели. Матушка моя Татьяна Андреевна тоже гостит здесь у сестры, по случаю вашего приезда, вместо прислуги, лично напекла пирогов с рыбой и картофелем. Кроме того нас ждёт сидр, который делают кузины. Вечером обещала зайти Сашенька, Александра Львовна. Мы с ней смеёмся, что в нашем доме за столом редко собирается меньше трёх разных Александров.
Пока они шли к коляске, Васильев заметил, что друг сильно хромает.
– Что говорят эскулапы?
– А что они могут говорить? Говорят, что надо расхаживать. Маковицкий раз в два дня утраивает мне прогревания, раз в пять прикладывает пиявок. Он бы и чаще делал, но, во-первых ленюсь я, а во-вторых он почти безвылазно подле графа.
– Стесняюсь спросить, ты говорил с Львом Николаевичем о деньгах?
Кузминский махнул рукой.
– Граф не склонен к беседам. Я пытался начать разговор, когда был у него в доме. Но буквально после моих начальных слов, граф изрёк, что люди не галки, чтобы летать, и что весь прогресс должен быть в развитии морали и отношений между людьми, а не в том, каким способом проще убивать друг друга и природу. Мол, полёты – это противоестественно. Так что, вместо того, чтобы попросить деньги на новый аэроплан, я выслушал очередные дядюшкины бредни. До сих пор не могу понять, как в одном человеке прекрасно уживаются великий писатель и абсолютный мракобес.
Коляска выехала со станции и покатила по аллее.
– Послушай, Саша, о какой телеграмме ты упоминал в письме?
– О телеграмме, в которой мы с Кебурией просили тебя посмотреть на тросы управления и если заметишь на них цилиндрические муфты, сменить тросы на новые.
– Ты знаешь, а я ведь ничего не получил, – нахмурился Кузминский.
Настал черёд удивляться Васильеву. Наконец друзья сошлись на том, что телеграмме помешала нерасторопность немцев и путаница в их петербургском посольстве.
На следующий день, во вторник, двадцать шестого октября все вместе гуляли по старому парку имения. В тенистых аллеях не было ни души. Только у запруды возле моста близ Калинова луга мальчишки ловили рыбу. Друзья вспоминали прошлое лето в Париже. Наперебой рассказывали про забавные случаи в лётной школе, стараясь рассмешить Лиду и хором пели французские песни. Где-то после Поддонного верха, на перекрёстке они увидели впереди силуэты двух человек. Один в колоколе осеннего пальто, другой в английском костюме.
– Это дядя и Маковицкий, – охнул Кузминский, – Поторопимся!
Они ускорили шаг. Это действительно оказался Толстой.
– Лев Николаевич! Как приятно вас встретить! – приветствовал графа Кузминский, – А мы тут с коллегой-авиатором бродим по имению.
Толстой как-то растерянно посмотрел на племянника, словно и не узнал вовсе, потом на Васильева и не проронил ни слова в ответ. Вдруг, словно услыхав что-то, он поправил на голове вязаную шапку и, не разбирая тропы, ринулся через рощу к виднеющемуся середь деревьев дому. Доктор же остался стоять.