Небо для всех
Шрифт:
Попытку пересечь пролив между островами и континентом предпринял даже всемирно известный американец Уилбур Райт. Но и ему не удалось.
И вот, двадцать пятого июля Луи Блерио поднял в воздух свой новый моноплан «Bleriot XI». Полёт проходил неспокойно из-за мощных порывов бокового ветра, однако Луи удалось справиться с трудностями и приземлиться на берегу Британии вблизи Дувра.
Это событие не только сделало его первым пилотом, пересёкшим Ла-Манш, но и прославило его имя и технику на весь мир. В Соединённых Штатах двухместный «Bleriot XI» стал первым почтовым самолётом.
Завтра
«Милая Лида! Ты была права – Этамп, как и Париж – стоили мессы. Город в пятидесяти верстах от столицы. Народ здесь простой и сердечный. Когда увидел местную речушку, то вспомнил нашу Цну. Как хорошо там сейчас и как было хорошо прошлым летом гулять по её берегам вдвоём. Помнишь поспевшую землянику, и как пели девки, когда её собирали? Голоса у них красивые. Тут поют только в костёлах. Завтра мой новый друг Кузминский покажет местные достопримечательности. Он уверяет, что городок средневековый но, несмотря на революции, уцелели многие церкви, – пишет жене, взволнованный Васильев спустя месяц, – Учеба моя идёт пока не очень, к полетам, ссылаясь на разные причины, не допускают. Иной раз, чтобы сесть в кабину аэроплана приходится проявлять русскую смекалку. С Кузминским мы здорово сблизились, он стал мне настоящим товарищем».
Авиатор Александр Александрович Кузминский сын известного сенатора, приходился племянником самому графу Льву Толстому.
– Представляешь, когда я, решив окончательно посвятить себя авиации, отправился учиться летать во Францию, – со смехом рассказывал Кузминский своему новому приятелю, – соседи сплошь соболезновали моим старикам: «Бедные Кузминские, у них три сына, а четвертый – авиатор».
– Это звучало как будто я убогий.
Еще в июле Кузминский заказал себе в Париже аэроплан на заводе Блерио и теперь со дня на день ждал свой собственный аппарат.
– Вот так, Саша, французы делают что угодно, только не учат, – расхохотался Кузминский, когда Васильев поведал ему о неудачной учёбе в Реймсе.
Третьим за столиком сидел Виссарион Кебурия, грузинский инженер, на последние деньги приехавший в школу к Блерио, чтобы получить удостоверение пилота. Ещё у себя в Грузии он, будучи железнодорожным инженером, рисовал чертежи аэропланов и собирался по возвращению из Франции сконструировать свой, поставив на него двигатель от моноплана Bleriot.
– Так по всей Франции. Они заставят тебя изучать двигатель, будут рисовать на грифельной доске схемы, даже может быть, разрешат покататься на колёсиках по лётному полю. Но в воздух они тебя не пустят, если только не будут видеть своей в том прямой выгоды, – с уверенностью произнёс Виссарион.
– Например, я сразу предупредил, что вторую половину денег за аэроплан заплачу только после получения сертификата пилота французского аэроклуба, – веско заметил Кузминский, – так что, у меня есть шансы действительно научиться летать.
Кузминский налил себе и остальным в бокал белого вина и закурил длинную папиросу. Он был чуть старше своих товарищей и любил продемонстрировать жизненный опыт и смекалку.
– Французы вечно секретничают, скрывают настоящие лётные приёмы, дерут втридорога за пустяшные поломки. Ты думаешь, что ты внёс две тысячи франков за обучение и это всё. Но нет, на следующий
В Этампе Васильев оказался с Кузминским и Кебурией соседями по небольшому пансиону, где кроме них жило ещё четверо румынских пилотов и один чех, целыми вечерами резавшихся на первом этаже в карты. Тут же жил и месье Коллэн, заведующий лётной школой, сподвижник Блерио и инструктор. Он жил в апартаментах на втором, и каждое утро Васильев, умываясь, слышал, как официант из кафе напротив стучит в дверь: «Завтрак месье! Ваш круассан, месье, и рыбная котлета».
Васильев никак не мог представить, что заставляет взрослого мужчину ежедневно по утрам есть на завтрак рыбную котлету. Да и сам месье Коллэн был похож на карпа с полными, раскрытыми, словно для зевка, губами и глазами навыкате. Жёсткие чёрные усы топорщились у него под носом.
Поговаривали, что Коллэн сам летать не умеет и никогда не поднимался в воздух. Впрочем, это не мешало ему быть придирчивым учителем. Уже на следующий день после приезда, на лётном поле Коллэн подошёл к Васильеву, смерил его взглядом, потом вдруг попросил подпрыгнуть несколько раз на месте. Посмотрев на прыжки, он хмыкнул и сунул в руки растерянному русскому кожаную подушечку, набитую песком где-то на полпуда.
– Клади под мягкое место. Пилоту не должно быть толстым, но и худосочные пилоты в небе не нужны.
Всех по очереди сажали в кабину, показывали, как заводить двигатель и заставляли набирать такую скорость, чтобы хвост отрывался от земли. Это оказалось сложно. Аппарат никак не хотел бежать по прямой линии, чтобы достичь необходимой скорости для подъёма и начинал крутиться волчком.
Коллэн, как и предупреждал Кузминский, давал ученикам весьма туманные указания, словно бы ждал, что ученики должны сами угадать правильное действие и его смысл: «Если хочешь, чтобы аппарат повернул направо, двигай вперёд правую ногу, налево – левую ногу».
Лишь на второй неделе обучению Васильеву удалось совершенно случайно уловить правильное движение ножным рулём. Хвост аппарата поднялся, и аэроплан на передних колёсах помчался по полю. Даже от поездки по земле на двух колёсах Васильев испытывал восторг, однако не забывал следить за скоростью. Попадись какая кочка или скорость будь чуть больше, аппарат мог подняться в воздух. А как его сажать курсантам школы пока не объяснили.
– Молодец! – похвалил приятеля Кузминский, – Не поверишь, я так поломал шасси. Взлетел, а потом со всей дури шмякнулся о землю. Думал, этот злобный француз заколет меня своим колючим взглядом или защекочет усами до смерти. Но обошлось. Только пообещал выставить счёт за ремонтные работы. Хорошо, не успел прибыть мой собственный аппарат. Ломать лучше чужой. Кстати, мон шер, я рекомендую тебе тоже купить у Блерио моноплан.