Небо и земля. Том 1

Хол Блэки

Её можно понять, всех страждущих из одной кастрюли не накормишь, но с тех пор между соседками пробежала черная кошка. Эммалиэ бросала холодно "здрасте" и проходила мимо, не задерживаясь возле дворовых сплетниц.

— Ишь, гордая, — кривилась Ниналини. — Знаю я таких, которые нос задирают выше лба. Сама-то ни за что не поделится жратвой, зато зыркает так, будто я сокровище у неё украла. А я ничего не крала, честна как стеклышко. Муж со станции утащил. Под рубахой унес, а ироды черномазые не поймали.

В общем, припекло так,

что волком вой. И Айями отважилась. Сказала Эммалиэ, что хочет наведаться в больницу, но, выйдя на улицу, свернула в другую сторону. Нашла по памяти знакомый дом и знакомый подъезд. Наугад постучала, определив сперва, где жилые квартиры, а где — брошенные. Если она ошиблась, то обыщет все этажи, пока не найдет.

Ей повезло. За дверью раздались легкие шаги, и женский голос спросил:

— Кто там?

— Мне нужна Оламирь.

— Зачем приперлась? — поинтересовались грубо, и Айями возрадовалась удаче.

— Это Айями… — прокашлялась она. — Мы учились в школе. И на фабрике работали.

— Что надо?

— Поговорить.

— Полгорода вас, болтунов, на мою голову. Проваливай и не возвращайся.

— Постой! Помоги!

— Нет у меня бесплатной кормежки. Лезете как клопы и о халяве мечтаете. Рассчитываешь остаться чистенькой, а меня охаешь последними словами?

Айями растерялась. Она и не подумала просить о еде.

— Помоги устроиться к даганнам!

За дверью наступила тишина, а на втором этаже скрипнула ступенька. Наверное, соседи прислушиваются и разнюхивают. Ну и пусть! — разозлилась Айями.

— У меня Люнечке и четырех нет… Помоги, — сказала с отчаянием.

Замок щелкнул, и дверь отворилась.

— Проходи, — сказала Оламирь. — Трусы! — выкрикнула в подъездную тишину, и наверху зашуршало и зашелестело, точно тараканы разбегались в разные стороны, прячась.

Дальше прихожей Оламирь не пустила. Вернее, дальше входной двери. И снова Айями поразилась цветущему виду хозяйки квартиры. Коротенький халат с глубоким вырезом, расписанный экзотическими цветами, сеточка на голове удерживает прическу, ногти накрашены ярким лаком… Не сравнить с шершавыми руками Айями в заусенцах и цыпках. И пахло в квартире Оламирь по-женски кокетливо — то ли духами, то ли цветами. Словно и нет войны снаружи, и город не корчится от голодных резей.

— Просить за тебя не стану, — заявила Оламирь. — Хватило с лихвой. Сначала умоляют, в ногах валяются, а потом делают вид, будто незнакомы. Носы воротят, не здороваются и грязью поливают.

Айями, услышав, чудом не съехала по двери, но удержалась на ногах. Последняя надежда пропала.

— Помогать не буду, сама выкручивайся. Но совет дам. Знаешь, как устраиваются на работу? — спросила Оламирь с кривой усмешкой. — Приходят в офицерский клуб, что открыли в школе. Если понравишься какому-нибудь даганну, он замолвит словечко, и тебя воткнут сверх штата.

— А как понравиться?

— Как-как… — пробормотала

зло Оламирь. — Помыться, надеть чистое белье… Зубы почистить и губы накрасить. И пойти вечером в клуб. Усекла?… Не пойму, вроде бы и ребенок у тебя есть, значит, о том, что у мужиков между ног имеется — знаешь, а ведёшь себя как малолетка.

Айями слушала, а в голове возникла звенящая пустота. Нарядиться… Надеть туфли на каблуках, достать тюбик помады из шкатулки… И пойти в клуб, то есть в школу, чтобы продаться за возможность трудоустройства… А даганны — огромные как медведи, и от них воняет потом и никотином…

— С солдатами не связывайся. Толку никакого, а болячку с легкостью подхватишь, — продолжила авторитетно Оламирь. — В стае нужно выбирать тех, у кого власть.

— А сколько раз нужно… понравиться? — выдавила Айями.

Оламирь хмыкнула.

— Вечерок отработаешь. Как получит своё — сразу проси о работе. Обычно на том и заканчивается… Если надумаешь, приходи ко мне послезавтра. В клуб приедут свеженькие кадры. Мы для них — экзотика. Амидареек же нельзя заставить. Чуть какое насилие, сразу ложатся живыми трупами. А когда добровольно да по обоюдному согласию — так у даганнов начисто мозги сносит. И учти: с первой получки отдашь мне половину пайка или расплатишься в рассрочку.

Айями бежала домой, втянув голову в плечи. Казалось, на неё смотрят из окон — осуждающе, с презрением. Уши пылали, лицо жгло. Эммалиэ порывалась расспросить о последних новостях, но она отнекивалась. О чем рассказывать, если ходила совсем к другому человеку? Мысли переметнулись к Оламирь. К идеальному овалу лица, к молочной коже, к умело подчеркнутым прелестям. К тому, что Оламирь не бедствует, а в её прихожей светло, пусть и тускловато. Потому что горела лампа, хотя электричества в городе нет.

Дни пронеслись в насущных заботах, а ночи растянулись, став нескончаемыми и бессонными. Айями ворочалась и думала, думала. Микас стал единственным её мужчиной, и они с трепетом и восторгом познавали друг друга. А теперь, чтобы получить работу, нужно обнажиться перед чужаком. Перед врагом. По заказу. Без чувств и желания. Вытерпеть, закрыв глаза. Главное, чтобы не стошнило. И не расплакаться. Нужно, чтобы даганскому офицеру понравилось. А как ему понравиться?

Нет, она не сможет. Уж лучше хику.

Вскочив, Айями подошла к Люнечкиной кроватке и укрыла одеялом разметавшуюся во сне дочку. Ради чего всё это? Ради чего она отказалась от Микаса после получения похоронки? Ради чего появилась на свет Люнечка — хилый и болезненный росток? Дочка в последние дни и на улицу выходила неохотно, и прежней живости не было. Вял цветочек, угасал. На глазах опадали лепестки. Выходит, выиграла Хикаяси, добилась своего.

Айями погладила заострившееся личико крохи и не удержалась, заплакала. Сначала тихо, потом сильнее. Закрыла рот руками, чтобы не разбудить, не напугать.