Небо и земля. Том 1
Шрифт:
Громкий женский смех заглушил курлыканье патефона. Веселилась Оламирь, а её обнимал господин военачальник, который распоряжался в городе как у себя дома. Хрупая тростинка в лапах медведя. Красивый смех, и Оламирь красиво запрокинула голову, — даганны заинтересованно оборачивались. Не поймешь, что за песни на пластинках — чужеземные или амидарейские. Патефон шуршит и хрипит, коверкая звуки. Определенно, даганская музыка. Сомнительно, чтобы оккупанты отдыхали под наигрыши ненавистной державы.
О чем она думает? Всякая ерунда лезет в голову. Вот бы съесть еще один бутерброд. Или
Даганн сказал кратко и кивнул, указав на стол. Рядом с подносом — бутылка и пустой бокал. "Налей" — перевела Айями. Послушно поднялась с дивана и подошла к столу, старательно отводя глаза от блюда с бутербродами. Святые искусители, сейчас она захлебнется слюной от аромата, источаемого едой. А желудок от потрясения забыл, что нужно переваривать съеденное.
В пузатой бутылке плескалась темная жидкость. Неужели кровь? — испугалась Айями. Благодаря амидарейской пропаганде за чужаками закрепилась слава жестоких людоедов, предпочитающих лакомиться багровой жидкостью, бьющей из разорванного вражеского горла.
Пальцы дрожали, пробка не желала извлекаться из горлышка. Пока Айями возилась с бутылкой, в зал вошли "свеженькие" амидарейки, их появление сопровождалось шумным оживлением среди офицеров. Кое-кого из новоприбывших Айями узнала по фабрике — работали в соседних сменах. Засмотревшись, она вздрогнула всем телом, когда бутылку выхватили из рук. "Её" даганн произвел ловкие манипуляции с пробкой, и темная жидкость забулькала из горлышка. Точно, это кровь! — покачнулась Айями.
Офицер протянул бокал, заполненный на четверть.
— Пей. До дна, — уяснила она короткие отрывистые фразы. — Вино, — усмехнулся чужак, заметив панический страх в глазах Айями.
Она пригубила. Напиток показался сладковатым, пах приятно и пился легко. Не поймешь, из чего сделан. Может, из винограда? Айями ни разу не пробовала вино, потому что дорогое и не по карману. Разве что на собственной свадьбе выпила игристого шипучего. И вообще, женщинам стыдно злоупотреблять спиртным.
— До дна, — повторил даганн, следя, чтобы Айями выполнила указание. Он был выше её на голову. И подошел близко… И от него пахло табаком. И он был врагом… Нет, он был мужчиной, рассматривающим Айями с интересом и с предвкушением. Он дал аванс — накормил и напоил в достаточной степени, чтобы её не развезло от сытости, и она не уснула тут же, на диване. А аванс нужно отрабатывать.
Айями пила мелкими глотками, и атрофированные вкусовые рецепторы, понемногу оттаивая, распознали в сладком букете фруктовые брызги и нотки легкой горечи. Волшебно!
Осушив бокал, она облизнула губы. Тело наполнилось приятной легкостью, превратившись в воздушный шарик. Из головы улетучились мысли, и захотелось смеяться. Наверное, Айями так и сделала, потому что даганн посмотрел на неё… ну, вот так же, как она глядела на бутерброды. А может, показалось, потому что его лицо стало непроницаемым, с налетом циничности.
— Пойдем, — кивнул офицер. Взяв бутылку с бокалом и прихватив лампу со стола, двинулся к выходу из зала, а Айями поспешила следом, незаметно стащив бутерброд с подноса.
Офицер шел впереди. Отдавал встречным честь, козыряли и ему. Сколько же их, даганнов! Десятую часть населения истребили в первые месяцы войны, и позже, в боях, наверняка погибло немало. И все равно чужаков много. Эммалиэ сказала верно: противник — как айсберг, скрытый под толщей воды.
Айями посмотрела на впереди идущего офицера. Спина, загораживающая обзор… Крупная комплекция. Во всем. Оламирь предупредила, что нужно вовремя попросить об услуге. Подобрать момент и жалостливо поклянчить. Кто-то из женщин читает по бумажке, кто-то заучивает. "Прошу, помогите устроить меня на работу"… Наверное, чужаки надрывают животы, смеясь над отвратительным акцентом. Может, сбежать, пока не поздно? Он и не заметит. Ишь, как широко шагает и не оглядывается. Интересно, когда приехал в город: давно или сегодня? Ни разу его не видела. Хотя кого из даганн Айями видела? И различить их невозможно. Все схожи лицами, одинаково высокие и чернявые.
Что я делаю? Нужно разворачиваться и бежать. И больше ни ногой сюда. А куда? К истощенной дочке? И видеть, как собственный ребенок тает день ото дня…
Понял бы Микас или заклеймил бы предательницей? Той, что скоро изваляет в грязи память о нём и чувства.
Поздно менять решение. Мы последуем выбранным курсом и не потонем.
Они поднялись на второй этаж. За годы войны школа изменилась. Без детского смеха, топота сотен ног и пронзительных звонков здание казалось мертвым. Слишком большим для завоевателей. Шаги гулко отдавались в пустом коридоре, и, наконец, даганн открыл дверь.
Зеленоватый рассеянный свет лампы высветил помещение. Кабинет музыки. Рояль на прежнем месте, но крышка опущена. Под ногами поскрипывает паркет. На стенах портреты композиторов — те, что удержались, не попадав от взрывов. Окна затянуты полиэтиленом. Снаружи совсем стемнело. Люня, наверное, капризничает и не хочет засыпать без мамы.
Айями нерешительно замерла у двери. Зачем они сюда пришли? Может, господин офицер хочет насладиться чудесным пением? Увы, музицировать дама не умеет, да и чистого звонкого голоса нет.
Даганн поставил лампу на подоконник и подошел к роялю. Клавиши глухо тренькнули. Какой же он все-таки большой. Везде.
Айями сглотнула, облизав пересохшие губы. Испуг накатил внезапно. Собираясь в клуб, она усердно выбрасывала из головы мысли о том, как это будет. Словно её фантазии могли показаться изменой по отношению к Микасу. Как-нибудь переживем. Нужно вытерпеть, зажмурившись, а потом попросить. Даганские офицеры щедрые, не скупятся. Понимают, что амидарейкам тяжко живется.
А теперь не отвертишься.