Небо и земля
Шрифт:
— Победа полная! Теперь начнутся длительные испытания перед пуском в серийное производство. Производить испытания буду на Ванином аэродроме.
В тот же вечер и была решена поездка в Ленинград и в Запсковье. Через несколько дней Свияженинов и Тентенников вместе с Быковым и Леной уехали из Москвы.
…В день последнего испытания самолета Иван Быков поднялся в небо веселый как никогда. Он знал, что назавтра, если полет пройдет благополучно, назначен отъезд в Москву. Поедут они со Свияжениновым, доложат по начальству, еще раз испытают новый самолет, — и сразу же знаменитый завод начнет серийный выпуск. Первые пять машин обещаны Быкову. Он возьмет с собой пять лучших летчиков полка
Провожая Ивана в полет, Свияженинов крепко его обнял и поцеловал.
— В руки твои предаю дух мой, — полушутливо, полуторжественно сказал он.
— Не беспокойся… Не первого твоего младенца крещу. Это у меня уже девятая «крестница» из твоих детей.
— Что же, в час добрый.
…Иван Быков заканчивал полет. Теперь предстояло поднять самолет до «потолка». А потом — несколько трудных испытаний машины, и колеса самолета побегут по земле, посадка «на три точки», победа…
«Как он там внизу переживает, — подумал Быков, — у него характер до ужаса беспокойный. Только бы не огорчить его теперь… Переворот через крыло, иммельман, мертвая петля, бочка… хорошо… вот мотор приглушен… вот полный газ… чуть рябит в глазах… нет, черт возьми, слушается, слушается меня машина».
Последнее… конец испытаний… Теперь уже близко земля… Свияженинов повеселел, должно быть… И Тентенников смотрит ввысь своими добрыми, чуть красноватыми глазами, и названый отец там же, и все, кто был в полку, собрались на аэродроме.
Еще немного — и новый истребитель вступит в строй. В новую машину вложено немало его труда, его умения и воли… Но что это?
Почему теперь ему кажется, что руки не слушаются, и самолет мчится к земле, не подчиняясь воле пилота?
Погибнуть, сдаться, отдаться во власть той слепой силе, которая толкает сейчас к земле, тянет вниз, влечет к смерти?
Нет, никогда не случится этого! Он стиснул зубы, прикусил до крови губу и дал полный газ.
— Врешь, не возьмешь! — крикнул Быков. И на самом деле — машина выравнивалась…
Земля, которая еще мгновение назад казалась такой невозможно близкой, снова начала отдаляться. Быков вздохнул полной грудью и повел самолет на снижение.
И вот уже встречают его друзья. Щуря темные глаза, улыбается Свияженинов. Тентенников, размахивая руками, подходит к нему широким шагом, названый отец молча становится рядом, — он не из тех людей, которые умеют красиво говорить, но Быков чувствует, как волновался сильный человек с седой головой.
— Еще одной крестницей стало у тебя больше, — сказал Свияженинов.
— Долгая будет жизнь у неё…
— Теперь именины отпраздновать надо и гостей на праздник созвать. Только мы с тобой их не здесь праздновать будем, а в Москве, как и прежде, бывало…
— Когда же?
— С сегодняшним поездом выедем. Только что телеграмма пришла из наркомата: требуют нас с тобой.
— А как же самолет?
— Поездом повезут, сопровождать его возьмем Петра Ивановича. Тентенников пока тут останется.
— Мне без вас одному скучно будет, — сказал с огорчением Тентенников. — Нехорошо получается… Выехали вместе, а теперь я один остаюсь.
— Мы скоро вернемся, — ответил майор Быков. — Да к тому же у тебя теперь и товарищ есть хороший… Он оглянулся, подозвал Уленкова. — Вот с ним и не будет тебе скучно…
Тентенников недовольно насупился, но юноша с таким волнением заглядывал ему в глаза, что старый летчик, почувствовавший, как быстро привязался к нему Уленков, растроганно ответил:
— Только чтоб нас тут одних не бросили…
— Кто тебя бросит? — сказал Петр Быков. —
Майор Быков наблюдал за ними, и предчувствие щемило его сердце: неужто и старость этих дорогих ему людей будет такой же беспокойной и трудной, как и вся прожитая ими жизнь?
Глава четвертая
На аэродроме теперь наступила пора отдыха. Заместителю своему, капитану Ларикову, майор Быков приказал пока полетов не производить и ждать возвращения командира с новыми машинами. А насчет старшины Уленкова специально предупредил капитана:
— Парень горячий, мало ли как начудить может без присмотра… Пусть отдыхает… А скучно станет — можно изучать устав…
Уленков расстроился и долго рассказывал Тентенникову, как строго воспитывает его молодой Быков.
— Он на меня обижается за медвежонка…
— За медвежонка? Где ж вы его раздобыли?
— У проезжих людей купил.
— Давно?
— Да тому уже месяца три будет.
— А где он сейчас?
— Хозяевам пришлось вернуть…
Вздыхая, рассказал Уленков историю о медвежонке:
— Я возвращался из города и вдруг вижу подвыпивших парней, а за ними — медвежонок выступает… Парни ко мне пристали: «Купи да купи медвежонка. Он вырастет, на задних лапах ходить будет, ситро пить станет». Я взял да и купил. Веду в часть, а дорогой думаю: куда же мне деть его, окаянного? Надумал, что помещу его у одной знакомой старушки, она в деревне неподалеку живет. Прихожу, вызываю её за ворота. Выходит она — думает, что я ей путное скажу, — а я насчет медвежонка, изволите видеть. Она испугалась. «Я ни за что, — говорит, — его не возьму. У меня дома внуки малые, еще он их покусает». И все, кому я ни предлагал, отказываются. Что мне делать? А я жил сам в маленькой избушке, за аэродромом. Один жил: сосед мой в госпиталь ушел лечиться. Вот и решил медвежонка у себя в избушке поселить. Прожил он так у меня три дня, я ему еду носил. Он ко мне привык. Бывало, у окна сидит, ждет меня, а как я приду, он лапой по стеклу бьет: дескать, иди скорей, есть хочу! Жили мы с ним — душа в душу. И вот накануне Первого мая майор Быков решил нас побаловать — хороший обед устроить. Он приказал десяток кур по этому поводу зарезать. Курицу под бешамелью обещал повар приготовить. Я весь день был на аэродроме, возвращаюсь домой под вечер — и что же вижу? Ведут моего Мишку, как проклятого, а на земле пух, да перья, да кровь… «Не иначе, как ты, Уленков, мог такую вещь устроить?» — спрашивает Быков. Я, конечно, покаялся. «А зачем же ты у соседей медвежат крадешь?» — И тут, представьте, летчик с соседнего аэродрома подходит к Мишке, гладит его, и тот, негодяй, тычет мордой ему в колени, а на меня никакого внимания, как будто мы с ним и не дружили. «Ворованный медвежонок, — говорит летчик. — Вам, значит, ворованного и продали». Увезли медвежонка, — очень я обиделся. А Быков велел мне перебраться из избушки в общий дом. «Кто тебя знает, — сказал он. — Начал с медвежонка, а там еще, того и гляди, целый зоологический сад устроишь…»
— А медвежонок хороший был?
— Замечательный, — с увлечением сказал Уленков и начал повествование о смешных шутках и проделках медвежонка.
Тентенников чувствовал, что отныне без этого задорного, нетерпеливого, сумасбродного юноши ему скучно было бы жить. Он полюбил его сразу отцовской любовью, — такой маленький, верткий, щупленький, он был еще дороже волжскому богатырю. И желая развлечь юношу, Тентенников предложил:
— Отпросимся у капитана да махнем дня на два на рыбалку.