Небо над бездной

Дашкова Полина Викторовна

– А вдруг он сам мне прозвонится? Что, не отвечать?

– Отвечай обязательно, только не говори, где ты.

Гостиница оказалась совсем маленькой, всего семь номеров, два из которых предназначались Соне и Диме.

– Федор Федорович, вы не думаете, что часов в двенадцать ночи они просто приедут сюда ночевать? – спросил Зубов.

– Не думаю.

– Почему?

– Потому что сегодня четвертое марта.

С хозяином гостиницы, отцом Рустама, Федор Федорович говорил тоже по-шамбальски, хотя хозяин вовсе не страдал заиканием

и мог отлично говорить по-русски. Зубову показалось, что они давно знакомы. Со старым дедушкой Али, сыном того самого Дакабу, Агапкин обнялся и расцеловался как с родным. В двадцать девятом году Али было пять лет.

Дедушку Али под руки привели прямо в их номер, усадили на диван. Сравнивая двух стариков, Зубов с изумлением отметил про себя, что Агапкин выглядит безусловно моложе.

Обед принесли в номер, хотя имелось большое, совершенно пустое кафе. Иван Анатольевич не стал спрашивать, почему нельзя пообедать в кафе, он устал задавать вопросы. С удовольствием ел жареную курицу и лепешки с местным горячим сыром, пил отличный крепкий кофе.

Хозяин покинул их, и было очевидно, что он отправился исполнять какое-то поручение Агапкина. Они остались втроем с дедушкой Али. Минут десять старики оживленно болтали, не обращая внимания на Зубова. Несколько раз прозвучало имя Михаил. Старый шамбал произносил его довольно четко.

«Не может он, в самом деле, помнить Михаила Владимировича», – подумал Зубов, вышел в маленький холл, открыл окно, закурил. Окно выходило во внутренний двор. Он увидел, что в «Газель» грузят какие-то коробки. За руль сел хозяин. «Газель» уехала.

Вернувшись в гостиную, он застал двух стариков, склоненными над схемой, которую накануне они вдвоем с Агапкиным старательно перерисовывали из старой тетради.

– Али говорит, ничего не изменилось, – сообщил Агапкин, – лабиринт в полном порядке.

– Там должно быть холодно, под землей, – осторожно заметил Зубов.

– Теплей, чем снаружи, ветра нет. А морозец сейчас слабенький, градуса три, не больше, – утешил старик.

Они еще немного посовещались над схемой по-шамбальски. Пришел Рустам, забрал остатки обеда, увел дедушку.

– Может, вы наконец расскажете мне, что мы собираемся делать в этом лабиринте? – спросил Зубов.

Старик скинул тапочки, улегся на диван, руки положил под голову.

– Иван, советую тебе подремать часик, ночь впереди бессонная. Через лабиринт мы проникнем к развалинам. Ты же сам говорил, там закрытая зона. Не волнуйся, идти придется недолго, у Рустама есть хорошие фонари. Надеюсь, ты не страдаешь клаустрофобией?

– Не страдаю.

– Я почему-то так и думал, – старик зевнул. – Ложись, Иван, не маячь перед глазами.

– Федор Федорович, я вам не мальчик, хватит морочить мне голову! – не выдержал Зубов.

Старик приподнялся на локте, посмотрел на него и ласково улыбнулся.

– Иван, я понимаю, я старый пердун, совсем замучил тебя. Ну посуди сам, если я скажу: на

развалинах мы будем заниматься магией, тебе ведь не станет от этого легче?

– Какой? Белой или черной? – сипло спросил Зубов.

– Откуда я знаю? По-моему, это одно и то же. Дурацкие игры. Дурацкие, но очень древние. Видишь ли, настал момент, когда я вынужден наконец побеседовать с господином Хотом на его родном языке. Не стану хвастать, что владею им в совершенстве, но некоторые грамматические правила мне известны. Ложись, Иван, отдохни. Что мог, я тебе объяснил.

* * *

Мюнхен, 1922

Федор проснулся от тихого стука в дверь, зажег лампу у кровати. Ходики на стене показывали семь утра.

– Как, вы еще не встали? – удивился доктор Крафт. – Жду вас внизу через двадцать минут. Позавтракаем в поезде.

Федор плохо соображал спросонья. Только под душем он вспомнил, что вчера Эрни сказал ему: «Рано утром мы уезжаем в Берлин, не проспите».

Портье уже выписал счет, Федор вытащил купюры из бумажника и заметил:

– Тут только за один номер и один обед.

– Разве господин занимал два номера и ел два обеда? – улыбнулся портье.

– Нет, но…

– Идемте, таксомотор ждет, – сказал доктор.

Федор, часто моргая, позевывая, вышел из отеля, уселся рядом с доктором на заднее сиденье и, когда автомобиль тронулся, решился спросить:

– А как же князь?

– Насколько мне известно, господин Гурджиев завтра отправляется в Париж. Федор, скажите, с какой стати вы собирались платить за него?

– Ну, не знаю, так с самого начала повелось.

– Поразительный пройдоха, – доктор усмехнулся, – все мало ему. На самом деле господин Гурджиев весьма состоятельный человек и денег у него куда больше, чем у вас.

– Я трачу казенные, – сказал Федор сквозь зевоту, – меня предупредили, что князь любит пожить за чужой счет, и денег выдали много.

– Молодцы! – кивнул доктор. – Щедрые товарищи. Наверняка и за посредничество отвалили ему порядочно.

– Я весь был напичкан драгоценностями, – понизив голос, признался Федор. – Бокий нацепил мне запонки и галстучную булавку с гигантскими рубинами, а что было спрятано в плечах пиджака и в подметках штиблет, не знаю. Пиджак и штиблеты я отдал князю.

– Ну, как после этого не поверить в магические способности господина Гурджиева? – хохотнул доктор. – В восемнадцатом он вытянул у большевиков огромную сумму якобы на поиски золота скифов и не потрудился хотя бы для приличия сделать вид, что снаряжает экспедицию. Сейчас вот опять облегчил казну молодого рабоче-крестьянского государства. Недавно Гурджиев приобрел чудесное поместье под Парижем, старинный замок. Уверяет, будто заработал на эту покупку, разукрашивая воробьев желтой краской и продавая их как канареек. Вы, кажется, имели счастье видеть балет в его постановке?